— Это ваши люди идут следом? — насторожился премьер.
— Да, Жилищное общество выделяет охрану.
— Даже так?
— Мне очень не понравилось, когда меня убивали.
— Извините за любопытство, но как вам удалось… — Столыпин замялся, — выжить?
— Приемный сын и господин Муравский вовремя подоспели, — ну не буду же я рассказывать про всю операцию, с засадой ребят Никиты Вельяминова? — Так что очень советую обзавестись телохранителями, буйных с револьверами пока хватает.
— Я сознаю свою правоту, и потому господа террористы меня не запугают.
— Как знаете, мертвому, конечно, спокойней, да уж больно скучно.
Премьер не стал изливать на меня сарказм и, наконец, перешел к делу:
— Я просмотрел ваши бумаги.
В ответ я поднял повыше свою сумку и потряс ей, как бы говоря, что у меня есть еще. Кстати, сумка — большой минус его безопасности, никто даже не удосужился проверить содержимое.
— У меня сложилось двоякое впечатление. С одной стороны, ваши артели устранили чересполосицу, отчего почти отпала нужда выделения участков отдельных крестьян к одному месту. Де-факто артели покупают землю и действуют как собственник, которого правительство и хочет создать.
— Именно так, нам без разницы, кто вносит землю в артель, община одним большим куском или несколько мелких владельцев.
Столыпин кивнул и продолжил.
— Ваш Московский банк облегчает деятельность банка Крестьянского, принимая на себя часть кредитования и страхования крестьянских хозяйств. Но есть и конфликты с желающими выделится из общины.
— Все так, конфликты такого рода есть везде, не только в артелях.
Это была общая ситуация — после указа с витиеватым названием “О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования” из общин в первую голову выходили либо крепкие собственники в надежде построить отдельное товарное хозяйство, эдакие потенциальные фермеры, либо голь перекатная, чтобы продать полученный участок. И такое выделение частенько вело к напряжению в деревне, а то и выливалось в разборки и хорошо, если только с кольями.
Второй бедой было то, что прежде в общину входила вся семья, а вот выделенный участок становился личной собственностью главы семейства. При том, что и раньше в деревнях был неслабый конфликт поколений, когда все горбатились на старшего, сейчас он стал еще острее, поскольку наследовал землю только один из детей, а остальным выпадал шиш.
Но эта проблема была как-то вне зрения Петра Аркадьевича, его больше волновала административная функция общины. Нас она тоже волновала, в том смысле, что на сельское общество были навешены и хозяйственные, и фискальные, и властные задачи, да еще под мелочной опекой над волостями уездных и губернских присутствий.
— Уже два года, как правительство представило в Думу проект реформы местного суда и местного же управления, — рассказывал Столыпин, вышагивая вдоль Невки. — Но когда его примут, не могу даже предположить, закон об обеспечении рабочих на случай болезни рассматривается уже три года, и конца этому не видно, Дума работоспособна только частично.
Я не стал говорить о том, что Дума в России это проклятое место, вроде АвтоВАЗа.
— Знаете, Михаил Дмитриевич, распустить первую Думу было непросто, некоторые мне в глаза называли это "авантюрой", — премьера неожиданно пробило на откровение. — Сейчас те же люди считают авантюрой мое желание сохранить Думу нынешнюю. При том, что говоря тривиально, среди депутатов сидят такие личности, которым хочется дать в морду.
Чудом, просто чудом я не заржал, хотя распирало ужасно, и внимательно слушал.
— И я себя спрашиваю: есть ли шанс на успех? Есть ли вообще смысл над этим стараться?
— Конечно, есть, Петр Аркадьевич. Все самые успешные страны, даже монархии, так или иначе стоят на демократии. Жизнь благодаря прогрессу становится все сложнее и вскоре никакое правительство не сможет контролировать все и вся, неизбежно часть управления нужно будет отдать вниз, самим людям.
— Было бы странно слышать иное от социалиста, — хмыкнул премьер.
— Я убеждений не скрываю. Только воплощать свои идеи я предпочитаю не террором и переворотами.
— Да, мне докладывали, вы склонны более к созидательной деятельности. И внедряете социалистические принципы в артелях.
— А как иначе? Артель есть коллективное хозяйство, а социализм есть не что иное, как учение о коллективном хозяйствовании. И представленные нами данные показывают, что мы немало сделали в части улучшения жизни в деревне.
И тут я поймал кураж и начал рассказывать о том, насколько выросла урожайность, какие виды консервов производят в наших деревнях, что вокруг Питера и Москвы все крупные птичники построены членами Союза птицеводства, как артели продают лен напрямую в Англию, а масло в Европу, как мы повышаем степень передела сырья и строим новые заводики и мастерские, и что нам мешает в полную силу развернуться запрет на организацию общероссийского союза кооператоров. И все время порывался достать из сумки папки со сводками. Рассказал и про политику сотрудничества, что с нами даже те, кто не входят в артели, зарабатывают больше.
— Полагаете, поголовное объединение крестьян в артели может решить аграрную проблему?
— Измельчение уделов и невысокую продуктивность — да, а вот вторую часть проблемы нет.
— Что вы разумеете под второй частью? — даже остановился Столыпин.
— В среде крестьянства, причем всего, а не только артельного, живет глубоко укорененное непризнание права собственности помещиков на землю.
— Но в этих видах изданы были законы о предоставлении крестьянам земель государственных! На тот же предмет, для обеспечения крестьянского благосостояния, Государь повелел передать земли удельные и кабинетские.
Да, честно говоря, я был удивлен, на сколь большие жертвы пошло самодержавие — одна только отмена выкупных платежей вынимала из государственного кармана порядка 100 миллионов рублей ежегодно (расходовались они, правда, без толку — на выплаты помещикам, причем на десятилетия вперед). Ну и выделение части личных царских земель для обеспечения реформы. И громадный объем работ и расходов по землеустройству. Приперло, иначе не скажешь.
— К тому же, на правительстве, решившем не допускать даже попыток крестьянских насилий и беспорядков, лежало нравственное обязательство указать крестьянам законный выход в их нужде.
— Так артели заняты тем же самым! Почему же правительство не дает нам развиваться?
— Вы имеете в виду Центросоюз? И как вы намерены его создавать?
— Законным порядком, — развел я руками, — съезд, выборы, утверждение устава. Всероссийское объединение сможет создавать крупные предприятия, на коих могу работать не унаследовавшие землю крестьяне. Даже в 1905 году нам стоили больших трудов удерживать артельных от разгрома барских усадеб, а ныне с каждым годом в деревне все больше безземельных молодых крестьян.
Тем временем мы дошли почти до стрелки Малой Невки, впереди, за территорией Императорского института экспериментальной медицины, где трудился академик Павлов, замаячили корпуса нашего радиозавода.
— Петр Аркадьевич, не желаете на производство радиостанций взглянуть?
Столыпин выудил карманные часы, взглянул на них и отказался. Но подсластил пилюлю, даже, скорее, сахаром засыпал:
— Когда вы сможете предоставить доклад по созданию Центросоюза?
— Папка у меня с собой.
— Как вернемся, передайте секретарю.
Вот свезло, так свезло, и всю обратную дорогу я заливал в высокопоставленные уши про еще один большой проект — коли уж поперло, то грех было упустить такой шанс.
Москву регулярно затапливало, река заливала Замоскворечье, низинные участки в Дорогомилове, Хамовниках и так далее. Побороть это можно было известным способом — построить в верховьях водохранилище и регулировать сток, но беда в том, что под воду при этом уходила заметная часть артельных угодий в Можайском уезде. Жилищное общество аккумулировало вокруг несколько больших владений (мы меняли неприбыльные поместья на квартиры в наших домах), кооператоры прикинули экономику, и Саша Кузнецов составил проект. В него вошли наши наработки, рекомендации ученых Петровской академии и советы кузякинских мужиков, из того самого, затеянного еще двенадцать лет тому назад первого колхоза.