Бабочке в куколке тесной
Чудился танец зимой.
Бабочка плакала честно
И притворялась живой.
Глава 15 Смятение
Эта болезнь сама по себе многолика, но больше всего обескураживает ее способность к метастазированию.
Главная проблема заключается в том, что пока неизвестно каким образом это вообще возможно, поскольку считается, что речь идет, как правило, о клетках нашего собственного организма. Некоторые ученые уже отпускают шутки по данному поводу, говоря о том, что клетками управляет иной разум, либо же сами они обладают таковым. За гранью непознанного, все шутки могут оказаться былью, учитывая, что речь идет о неизлечимой болезни, от которой умирает более 20% людей во всем мире.
В последних числах ноября ноги у Веры отекли до колен. Она с неимоверным усилием поворачивалась на бок. Ей стало трудно поднять руку. Вся иссохла и почти перестала говорить и задавать вопросы, потому что произнесение слов требовало энергии. Ничего не ела. Изредка знаками просила подать ей бутылочку воды, стоявшую на тумбочке.
И все же в угасающем организме теплилась еще толика надежды. Однажды она посмотрела на меня ясно и осмысленно. Я кожей почувствовал, как в море безучастности мелькнула искорка человеческого проявления, затаенная микробинка жизни. Милая Вера, она боролась!
Одно было очевидно: невидимая и мощная сущность овладела ее сознанием. Между нами установилась некая условная тайная дистанция. Сущность знала, что я догадываюсь о ее существовании, но не могла ухватить меня за руку. И невозможно было посвятить в эту тайну Веру. Зритель ведь не скажет актеру, что он «не настоящий», имея ввиду сыгранную им роль. За кулисами физического мира возникла мистическая тусовка.
Стоило мне подцепить болезненные биотоки, Вера начинала изворачиваться.
– Ой, ой, что это? – замирала, прислушивалась. Я продолжал. Затем, словно урезонивая непоседу-ребенка, замечала мимоходом: – Хватит уже! – Не дождавшись послуша́ния, строжилась: – Хватит, хватит… – Я не внимал. Тогда в ход шли устрашения:
– Капец… Все, капец мне… – она на минуту затаивалась, демонстрируя свершившийся факт умирания. Слово «капец», означавшее на го́воре дворовой шантрапы конец жизни, вдруг прорезалось с хамской бесцеремонностью.
Похожие сцены повторялись все чаще. В скороговорке слов, в сбивчивости интонации, в заметно подсевшем тембре голоса отслеживалось безо́бразная, невидимая сила. Мы с сыном внимательно следили за всем этим. Сын последние дни почти не отлучался из нашей комнаты.
До конца месяца оставалось считанные дни. Я, будто в капкане, поглядывал на календарь. Оковы постельного режима подвели черту: эта жизнь прислонилась к стенке, а та уже показалась в очереди. Обожженный желудок, легкие, почки – каждый орган требовал тушения в срочном порядке.
Порой разыгрывалось воображение и мне казалось, что вижу сквозь кожу. Вот желудок, пищевод, печень, это – сердце, по сторонам трахеи распластались легкие. Зондировал туловище, но заходить биополем в голову по-прежнему не насмеливался. На ночь непременно ставил Вере обезболивающий укол.
Выпады со стороны больной становилось все бесцеремоннее. Как-то во всеуслышание она разразилась тирадой:
– Ой, ой! Что вы делаете? – поскольку никого, кроме нас с сыном, в комнате не было, наезжала на присутствующих. – Да вы все человечество погубили! – Это был перл негодования. В неуместной пафосной манере на нас вешался ярлык душегубов.
А на следующий день, опровергая себя, она бесцеремонно, как бы между прочим, заметила:
– Да где оно человечество-то? Нет его… – монолог на смертном одре по необычности темы не лез ни в какие ворота. Мы были слушателями…
Иногда мне удавалось снять напряжение. Рот у Веры подкашивался. Мы поворачивали ее к ведру лицом. После очередного освобождения на щеках у нее выкатывался румянец, губы заметно розовели, дышала ровно, спокойно. Я продолжал практиковать.
Однажды Вера в очередной раз поставила нас в тупик. Не открывая глаза, она произнесла:
– Иголка, – проговорила так тихо, что я сначала не расслышал. Насторожился. Вера вновь повторила: – Иголка. – Уже с натугой.
– Какая иголка? О чем ты? – Вера напряглась и еще громче проговорила:
– Хвоя, хвоя… – до меня дошло: она ищет спасения!
– Алеша, сбегай на улицу, найди елку во дворе, – я машинально указал рукой на окно. – Отломи небольшую ветку. Мама хочет, чтобы мы полечили ее еловой заваркой. – Сын, не одеваясь, выскочил на улицу и вскоре притащил домой зеленую лапу. Повеяло хвоей и морозцем.
Наломав веточек, мы заварили их в стеклянной банке. Остудив, налили в стакан и принесли в комнату. Я приподнял Веру с подушек, поднес стакан ко рту. Она помочила губы, нерешительно глотнула и отстранилась. Затем мы намочили в заварке отрез марли, протерли ей лицо, шею, руки. После обезболивающего укола она уснула.