Единственная моя цель выбраться из этого тарараха имени Ататюрка с неповрежденным фотоаппаратом и пленкой, свернувшейся в потайном местечке ядовитой гадой. Остается лишь проявить чудеса эквилибристики. Над гремящей бездной. Что и делаю, запрыгнув гориллой на лиану троса. Обдирая ладони в кровь, спускаюсь на площадку последнего этажа. Уже успех. Теперь по лестнице вниз. Сломя голову. Закладываю такие виражи, что, кажется, ещё мгновение и улечу в открытый космос.
Земное притяжение оказалось сильнее — безумным болидом я вырвался на тактический простор дворика из подъезда. Моего явления трудовой коллектив из романтической и прекрасной, как сапфир, Анталии не ждал. Я промчался по дворику, точно смерч в степях Арканзаса, оставляя после себя разрушенный производственный процесс трудолюбивых турок. Доверчивые дети Ататюрка так и не поняли, что это было. Последнее, что успел заметить, попадая в щель забора, как огромный человек в феске плюхается в корыто с цементным раствором. С выражением легкого воздушного недоумения. Плюм-ц!
Я не успел оценить чужую шутку — небеса неожиданно встали дыбом и мои ноги вздернулись к ним, васильковым…
Мама-мия-моя! Что это со мной? И успел лишь прижать к груди, как ребенка, «Nikon». Чтобы приземлиться на копчик. Плюм-ц! Больна-а-а! Что за проклятье?! Ааа! Тьфу! Ну, такой подлости от стервы-судьбы трудно было ожидать — банановая корка! На которую я наступил, как на коровью лепеху. Ну нет слов, е!
Проклиная колонизацию моей родной сторонки блядско-экзотическим фруктом, я похромал прочь. Вот что значит заниматься не своим делом, граф. Таким не аристократическим. Все, хватит! Получаю гонорар за отработанную пленку и отправляюсь лечить ушибленный копчик на воды в Кисловодск. Или на шелковистый песочек Коста-Брава, где много-много манговых задниц, принадлежащих исключительно прекрасной половине человечества.
Проявив мужество и, простите, стойкость, я приплелся к барскому особнячку. За гонораром. В редакции наблюдалась сумятица и нервное оживление. Оказывается, прибыла делегация педерастов из города-героя Лондон. Я плюнул (мысленно) на ковровую дорожку и, потирая собственное ушибленное седалище, потребовал обещанную компенсацию за пинок судьбы. В своих справедливых и пролетарских требованиях я был навязчив, как смола на лавочке ЦПКиО имени М. Горького в день Первого мая — весеннего наступления трудящихся.
— Извините-извините, — орал я у кабинета Главного, где гости из туманного Альбиона знакомились с последними успехами нетрадиционного издания. — Был уговор? Был! За каждый снимок двадцать баксов. Считаем: тридцать шесть снимков на двадцать! Семьсот двадцать! Может, для вас эта сумма пустяк! А я трудился в поте лица своего! И не только лица. А то, что ниже! Да-да?!
Ломкие сотрудники пытались меня урезонить, мол, фи, молодой человек, где культура поведения в общественном социуме, разве так ведут себя люди интеллигентные, вы своим неандертальским ревом буквально застопорили творческую работу коллектива и потом, что подумают о нас уважаемые господа из Великой Британии?
Я отвечал, как меня учила родная школа (советская). А это все равно что плеснуть серную кислоту на норковое манто привередливой любимой. После этого мои проблемы были решены мгновенно. Я был отправлен в фотолабораторию, где мною была сдана кассета с пленкой. «Товар» был принят тощей и злой, как селедка в банке, теткой Бертой Эразамовной, пропахшей кислотными проявителями-закрепителями. От неё я узнал все, что думают люди подземелья о тех, кто самым бесстыдным образом эксплуатирует трудовой люд. Я был полностью солидарен с этим мнением и поэтому без проблем получил расписку, что мой материал выполнен на высоком идейно-художественном уровне. После этого мне (на верху) без лишних хлопот выдали половину суммы; остальное получу, объяснили, после появления материла в свет. Я вздохнул: эксплуататоры хреновы, но сделал вид, что такое положение дел меня устраивает, как гомосексуалиста поза Трендэленбурга. (Кто не знает, что это за положение, пусть вспомнит себя на приеме у проктолога: рачком-с.)
Уже дома я обнаружил, что таки не расстался с «Nikon». Он висел на моей шее, как собачий намордник. Я пожал плечами: нет, более я не ходок на такие сомнительные мероприятия. Лучше спокойно прозябать в бедности, чем ославиться на весь мир. Таким образом. Надеюсь, мое Ф.И.О. будет отсутствовать рядом со снимками любителей гимнастического отдыха на фоне искусственных березок?
Надо признаться, что летняя ночь прошла в кошмарных снах. Снилась такая чудовищная жопная абракадабра, что германский профессор Зигмунд Фрейд посчитал бы за счастье лично заняться мной, как с самым многообещающим дурковатым пациентом.
Проснулся в холодном поту, я, разумеется, а не профессор, который уже далече от нас. Со стойким впечатлением, что только чудом удалось выдраться из чана, похожего понятно на что, переполненного жидкими кофейными фекалиями. Куда я настоятельно нырял, спасаясь от меча янычара в феске. Брр!
За окном тёхали здравницу наступающему дню невидимые птахи. Зевая, пошлепал за кислородом, чтобы провентилировать умаянные за ночь мозги. Лучше бы я это не делал. В нашем заштатном дворике лимузинил автомобиль и к нему, посланцу из другого мира, направлялась… Александра. Да-да, моя соседка по коммуналке. С которой мы постоянно путали свои паленные чайники.
Ничего себе, хекнул я, глядя, как предупредительный до тошноты водитель в фирменной фуражке открывает дверцу для будущей пассажирки, кою я привык видеть в джинсиках и майке, но отнюдь не в костюме для официальных фуршетов от любителя макарон и строгих линий Валентино.
Через минуту прекрасное видение в БМВ цвета тишины русского поля исчезло. А я остался в жалкой конуре. С прожорливым котом. Продавленной тахтой. Запыленным кактусом. Телевизором, косящимся под радиоточку. С разбитой параличом печатной машинкой. Чувствуя себя на расквашенной обочине жизни.
Эх, жизнь наша, копейка! Не быть тебе, блядь, Ванёк, графом, а быть тебе, родной, п о р н о г р а ф о м. Графом, но порно (в широком смысле этого слова.)
Такая вот небесная прихоть фатума, и от его указующего перста никуда. Так что успокойся, сердечный, да продолжай вместе с народными массами глотать непереваренные куски псевдодемократического дерьма и бесславия.
Такие вот наступили потешные времена: каждому по его способности ухапать столько, сколько он сможет. И все это перевести на валютные счета в страну альпийских ультрамариновых эдельвейсов. Для возможного счастливого будущего. Если, конечно, случайно не пристрелят в уютном кафешантане со стриптизом на каком-нибудь тихом Засрацштрассе, когда мысли о красоте мира и номер тайного счетика в кармане укрепляли веру в собственную дольнюю вечность.
Как говорится, у каждого свои земные радости, да одно кладбище. С наевшими морды могильными червями, для коих биография преющего праха не имеет ровным счетом никакого значения.
С этой умиротворяющей меня мыслью я цапнул чайник и отправился на кухню. Мой поход сопровождался хаем боевых старушек, ведущих свою бесконечную звездную войну за обладание господствующих высот у мест общего пользования, звяканьем пустых бутылок из комнат наших крепких, как стальной лист, алкоголиков, нечеловеческим ором раннего клиента Софочки-Сахарные губки…
Разве можно так жить, господа? Вот-вот, нельзя. И поэтому возникает закономерный вопрос, как в этом коммунальном кавардаке оказалась девочка Саша? Ее байка о желании жить самостоятельно вполне правдива, но парадный выезд в БМВ?.. Что это? Случайность? Закономерность? Не банкир ли это, давший ссуду, решил получить свой процент и интерес? Не провести ли самостоятельное журналистское расследование? А зачем? Этот вопрос вернул меня в грубую действительность. Ба! Да, вы, батенька, кажется, ревнуете? Не может быть? А почему бы и нет? Сердечные раны затянулись и требуют любви. Вот любви тебе, Лопухин, и не хватает для полного счастья. Прекрасно знаешь, все заканчивается пошлыми семейными узами, потом ты из них рвешься на свободу, как конь из стойла, чтобы дать клятву навек на Воробьевых горах не смотреть в сторону соблазнительных по форме и ужасных по сути фуксий.