— Дядь Вань! А, дядь Вань?! — вопили пацанята, пылящие с кручи. Тама… Москва званяет!
— Чего? — едва не утоп в набегающей волне. — Что за шуточки, мандовошки?
— Не! Во те крест! У правлении телефонють!
Трудно передать мои чувства — это все равно, что, если бы землянин купался в марсианских каналах и вдруг… Черт знает что! Нет спасения от угарной цивилизации. Однако вспомнив, что самолично оставил записку о местоположении своего бренного тела, вылез из речной неги и потрусил по пыльному большаку. За ребятишками и своими мыслями: что могло такое произойти, чтобы тревожить меня на краю земли? Главное, чтобы все было хорошо с Марией и её подружкой Юлечкой Титовой, надеюсь, девки не навернулись на проклятых колесных роликах?
Когда сквозь космический треск, я услышал знакомый, гортанный голос своего неутомимого друга Сосо, то от возмущения потерял дар речи. Как, это опять он? Ну, совсем потерял совесть, блядь!
— Не понял, ты о чем, Ваня? — кричал Мамиашвили. — Приезжай срочно. Мы все ждем! С нетерпением.
— Кто это все?
— Вот, Могилевский из Малайзии… вернулся. У него тут идеи.
— А я отдыхаю, ёц-чмоц-перевертоц, — резал правду-матку я. — От всех вас.
— Идея на мешок денег, — не слышали меня. Или делали вид, что не слышали.
— Чего? Фотографировать?! Ни за что!
— Что-что?
— Что делать-то?
— Это не телефонный разговор, кацо, — интриговал, подлец. — Тут Сашенька тебе привет передает, да? И Софочка… воздушный поцелуй.
О, Бог мой! Только не надо эфирных минетов! Что же произошло в столице за короткое мое отсутствие? Думаю, не обошлось без идейного вдохновителя всех авантюр — Мойши Могилевского, сукиного сына, своего себе на уме народца. Ой, только не надо меня обвинять в каких-то шовинистических настроениях. Для меня главное, чтобы человек хороший был. Я и с папуасными каннибалами буду дружить. При условии, что антропофаги не поджарят меня, как барашка.
Я мог не ехать. Вновь кидаться головой в омут грошовых страстишек и волнений? Забиваться в переполненные вагоны подземки, чтобы нюхать амбре чужих подмышек, мечтая о просторах отчего края? Травится родной водочкой, закусывая её мясными котлетами «де воляй» из чилийского картофеля? И принуждать себя работой, не споспешествующей вере в человека здравомыслящего? Однако к вечерней зорьке начал испытывать мутное, как болото, беспокойство: огни города, простите, манили. Мой организм пропитался синим оздоровительным озоном Лопушиного Оврага и теперь маялся от скуки и праздности. Что делать в раю грешнику, отравленному выхлопными газами преисподней?
Обвыкшая к моим вычурам мама лишь перекрестила непутевого Ванька, да попросила, чтобы при случаи приехал с внученькой. Я обещал, загружаясь в коляску мотоцикла дядька Степана, умеющего управлять техническим средством, как космонавт, в любом состоянии.
— Счас, Ванек, ик, взлетим к Млечному, блядь, пути, — пообещал, умерщвляя самогонным перегаром весь гнус в округе.
— К полету, блядь, готов, — отрапортовал и успел заглотить литр бражки для того, чтобы моя лётная фаза не закончилась летальной.
Ангел-хранитель хранил нашу мотоциклетку и нас в ней, полоумно орущих все те же модные песенки о ягоде-малине, узелках, одинокой луне, тучах, которые люди, и проч. Было такое впечатление, что мы перемещаемся на газокосилке, успевая уворачиваться от её остроганных и опасных ножей. При этом мы ухали в бездонные впадины, а после вымахивали к лезвию горизонта. Ех-ма! Мать моя родина! Есть ещё месту подвигу и безумству храбрых поем мы песню!
Полет завершился успешным запуском моего тела (по инерции) в тамбурную площадку последнего вагона уже уходящего с полустанка скорого. Проводница Тамара возмутилась крепкими словами, потому что мягкую посадку я совершил именно на её такелажные формы. Нас примерила кредитка, обнаруженная железнодорожной стюардессой в кармане моих брюк. Это я говорю про ассигнацию, а не то, что отдельным гражданам подумалось. Дальнейший путь мной был совершен у потолка. Но на запасной полке, куда обычно запихивают неподъемный груз. Вот я в качестве куля с мануфактурой и прибыл в столицу своей родины, которая встретила мятого путешественника с пренебрежительным равнодушием и фанаберией. Огромные дома новых микрорайонов плыли в утреннем мареве, как айсберги в холодном океане. На дачных перронах толпились люди, похожие безвкусной одеждой на грибников. И каждый, заметно, был занят исключительно своими проблемами и правильной работой пищеварительного тракта. Я тоже мучился изжогой и больной головой. О чем доверительно пожаловался проводнице на прощание, как сестре Красного Креста и такого же Полумесяца. Тамара, обиженная моим ротозейством касательно её богатых форм, процедила:
— Пить меньше надо, козел, — и добавила ещё кое-что. На языке суахили. И я поплелся, куда меня послали. На «hous». То есть в дом родной.
… По прибытию я не заметил существенных перемен, кроме отсутствия сочинского дендрария. Бабульки все воевали на кухне, алкаши спешили сдать стеклотару, беспрестанно трещал телефон (и я его отключил), мой кот валялся на тахте, изображая меня. Я плюхнулся на него и уснул глубоким, как колодец, сном, успев задать себе вопрос: где они все, те, кто так жаждал меня видеть? Вот так всегда: обещают златые горы, а отправляют на ядовитые рудники. Приумножать богатство родины.
Пробудился от шума — в сумеречную комнату вваливались мои друзья. Увидев меня, Сосо помрачнел дождевой тучей, которые люди, а Миха Могилевский, авантюрист и общественник (в другой жизни), подпрыгнул до потолка. Был малого росточка и плешив, как верблюд-сторожил в столичном зоопарке, что не мешало кипеть его разуму всевозможными бредовыми прожектами. И радоваться жизни.
— Спасибо, друг, — прослезился Могилевский, обнимая меня, — что приехал. Ты сделал доброе дело, очень таки доброе дело.
— Да, ладно, — застеснялся было я такого братского отношения к своей фигуре, да услышал, как матерится Мамиашвили. — Ты чего, князь?
— Нэчего, — буркнул тот, вытаскивая портмоне. — Черт тебя принес!
— Как это? — задохнулся от возмущения. — Дернули меня, как кота за хвост? Что происходит вообще?
И что же? Оказывается, мои друзья сделали ставки на меня, как на ипподромную лошадь: приеду-не приеду. И Мойша, конечно, завладел суммой, на которую можно жить припеваючи месяц. На острове с кипарисами. Я обиделся от такой подлости и заявил, что снова драпану в родные прерии. Если со мной, выступающим в качестве призовой кобылы, не поделятся.
— Вот твоя доля, — и Сосо вручил мне «Nikon», пылящейся на телевизоре. — Владей и ни в чем себе не отказывай.
— И это все? — завопил дурным голосом. — Так друзья не поступают! Да, я после этого на одном поле…
Внимательно выслушав мои притязания и поэтический складный слог, парочка призналась в истиной причине срочного вызова. И какая это причина, черт бы вас взял?! Мои товарищи заговорщически переглянулись, насильно удалили кота из комнаты, как свидетеля, наглухо закрыли дверь и ответили на мой вопрос. Когда я осознал всю подноготную интрижки, то мне сделалось дурно, будто я тяпнул не разбавленного керосина — вместо бензина.
— Вы что, — поинтересовался я шепотом здоровьем приятелей, — совсем того… е…нулись?
— Да, нет, — сказали они хором. И хотели показать справки из клиники имени Кащенко.
Я запротестовал: не надо справок, их можно легко купить. В переходе подземки. И начал задавать новые вопросы, стараясь определить степень помешательства друзей. Те делали вид, что находятся в полном здравии, и всячески пытались доказать это мне. Логикой и смыслом. С точки зрения дня сегодняшнего, замешенного на нарушении всех законов, их планируемые действия были вполне трезвы, а вот как быть с точки зрения христианской морали?