Да, мне доставляет несказанное удовольствие бичевать себя, стоя в этот ветреный день поздней осени. Неожиданно, когда мы еще на кладбище, хмурый осенний день становится солнечным и теплым, на два часа возвращается бабье лето. Это и есть лучшее подтверждение жизненной силы той, которую мы хороним сегодня. Уже не видно игривого блондинистого локона, все засыпано землей, но память о ней еще жива. Да, она умела жить, она любила жизнь и пользовалась всеми ее благами как могла! Солнце распалило нас всех, нам стало жарко в теплой одежде, мы повеселели и подставляем лица его лучам, словно животные или беззаботные дети. Мы на время забыли о тягостных мыслях, которые непременно сопровождают любые похороны. Мы радуемся, словно по мановению волшебной палочки перенеслись на берег реки в жаркий летний день…
Через некоторое время солнце начинает докучать – человеку никогда не угодить, он ко всему быстро привыкает и так же быстро от всего устает, и все время требует чего-то лучшего. Обрадовавшись ненадолго, мы возвращаемся в осеннюю кладбищенскую реальность с нашего воображаемого берега реки. И даже сейчас, стоя у гроба и размышляя о бренности всего живого, я главным образом думаю о себе и о своей грязной, губительной страсти… И чувствую в воздухе страх смерти – это пожилые родственники, которые хотят жить, жить. Это их страх я так резко ощущаю здесь, на кладбище, в этот неожиданно теплый и солнечный осенний день. Все мы, наверное, хотим быть в другом, более приятном месте, а не стоять здесь и пялиться на мертвеца… Ах, нет, не все! По крайней мере, здесь есть один человек, и он благодарен этой женщине, которая брала от жизни все, он благодарен ей за то, что она вытащила его из унылого и затхлого мирка… Этот человек – я. Да, это я благодарна ей за то, что она хоть на пару-тройку часов выдернула меня из болота порномании и снова привела сюда, в это грустное место, где я была всего неделю назад, чтобы напомнить, чтобы сказать «Memento mori!». Чтобы показать свой игривый блондинистый локон и прикрикнуть, как она умела: «А ну, прекрати немедленно и не дури!» Ах, как мне нужен этот окрик, эта ее железная воля и диктаторские замашки! Как бы я хотела, чтобы меня кто-нибудь выпорол, хотя бы словесно, а лучше физически, вправил бы мне мозги. Как мне это нужно сейчас! И вот, стоя у ее могилы, я слышу, как она прикрикивает на меня: «А ну, прекрати эти глупости, ишь, чего выдумала! Жизнь не для этого дана!»
М понимает причину загадочности Валеры
Я ничего не понимаю, меня раздражает его восхищенный и в то же время издевательский тон. Я бросаю мобильный телефон на диван и лезу в интернет, в электронную почту, открывать письмо от него. Там ссылка на какой-то не известный мне сайт. Я нажимаю кнопку. Ссылка загружается. Это обычное «хоум-видео», то есть домашнее порно. Приглядевшись, я узнаю в девушке ту, которую я трахал в ванной, Незнакомку. В парне – себя. Мой лоб покрывается потом. Кто мог это снять и выложить в сеть? Я хочу позвонить Валере, но передумываю.
Анна мечтает об аскетизме
Я жажду аскезы, хочу стать как те монахи, святые и апостолы, что жили в пустыне и проповедовали зверям и птицам… Подумываю, не нанять ли мне помощника, который будет выдавать мне деньги маленькими порциями, только «на прожить». Я хочу полюбить бедность и себя в бедности. По этому поводу я даже вспоминаю свою старую игру, в которую играла в детстве: в ней я пряталась на кухне, пила воду и ела черствый хлеб. Однажды меня застал за этим занятием мой дядя. Я говорю «застал», словно это что-то постыдное – сидеть в темноте с черствым хлебом и водой. Словно это была не вода и хлеб, а, например, я трогала себя там, между ног, как делают многие дети. Наступил вечер, я сидела в вязком полумраке, в окно светило садящееся за горизонт алое солнце. Мне казалось, что это не солнце, а кто-то живой – может быть, взрослый мужчина с нервными, тонкими, усталыми руками, в декадентской позе и с закатившимися глазами, эдакий собирательный образ из французских романов XIX века. Я пила кипяченую воду из чашки с рисунком, не помню уже каким. И ела кислый несвежий хлеб, обветренный и затвердевший.