Он схватил ее за локоть и привлек к себе.
— Ты не можешь вечно держать меня на расстоянии, Сара. Я тебе этого не позволю. То, что происходит между нами, не просто страсть, не просто симпатия. Ты знаешь, что это так. Перестань с этим бороться. Мы все допускаем ошибки. Но самая страшная из ошибок — позволять прежним ошибкам править нашей жизнью.
Он опустил взгляд на ее губы. Она подумала, что он сейчас поцелует ее. Она смотрела на него, отчаянно борясь с предательскими реакциями тела, живо откликавшегося на его страсть.
Но даже если мозг говорил ей «нет, нет и нет», голова слегка запрокинулась, и губы уже слегка пощипывало в приятном предвкушении.
— Я не собираюсь тебя целовать, — грубо сказал он. — Я больше не намерен этого делать. Если ты не можешь прийти ко мне в постель со свободным сердцем, то ты мне не нужна.
Сара молча смотрела на него, впитывая жгучий яд его слов. Он хотел, чтобы она признала то, что не было правдой. Она никогда не любила Бринсли. Она не могла его любить!
Сгорая от стыда и гнева, она вырвалась и быстро пошла прочь, даже не оглянувшись.
Если бы он не выдвинул этот глупый ультиматум, сейчас он мог быть с ней. Вейн загасил свечу на ночном столике у кровати. Впервые за несколько недель он будет спать один.
На самом деле ему ничего не стоило преодолеть то расстояние, что их разделяло. Сара спала в соседней комнате. Но между ними встала непреодолимая преграда в виде уязвленной гордости и чувства вины.
Без Сары кровать была холодна. И пуста. Вейн долго не ложился: до полуночи он общался с братьями, но, когда они пошли спать, он остался в гостиной и пил в одиночестве. Жалкий страдалец, жертва неразделенной любви. Да, именно таким он стал — жалким и безвольным. Но гордость есть не у одной Сары. Вейн повалился на кровать, трезвый, несмотря на чудовищное количество бренди, которое он выпил, надеясь унять боль.
Он перекатился на спину и закинул руки за голову. Глядя на узорчатый полог балдахина, он сосредоточился на дыхании, пытаясь успокоить мысли. Он должен заставить себя заснуть. Но сон не шел. Тело и мозг требовали действия. Физическое изнеможение и боль, возможно, помогли бы ему забыть о боли сердечной.
Может, он все же был не прав, поставив Сару перед выбором: или он, или Бринсли? Но разве, любя ее, он мог согласиться делить ее с кем-то? По крайней мере если он проиграет, то будет знать, что боролся за свою любовь изо всех сил, что не стал довольствоваться тем, что Сара готова была ему дать.
Вейн задумался. Она предавалась страсти с таким самозабвением, что он мог бы легко убедить себя в том, что эта страсть и есть любовь. Он мог бы убедить себя в том, что Сара его любит.
Возможно, так оно и есть. Но до тех пор, пока она не разберется в своих чувствах, не поймет, что любит его, и не скажет об этом, между ними останется недосказанность.
Он поставил ее перед выбором. Впервые с тех пор, как они стали близки.
До сих пор получалось так, что он подталкивал ее к совершению поступков, за которые ей потом было стыдно. Сначала он принудил ее к адюльтеру, потом — к браку, а затем и развратил ее, научив получать наслаждение от плотских утех. Она считала себя жертвой его деспотизма. Наверное, ей было удобно так считать. Но дальше так продолжаться не может, не то они оба сойдут с ума.
Осталось сделать один шаг, и этот шаг либо соединит их, либо разрушит брак. И этот шаг ей придется сделать самой, без толчка с его стороны.
А тем временем тело Вейна изнемогало по ней, страдало, словно тысячи чертей жарили его в аду. Но когда она наконец отдастся ему и в глазах ее не останется ни тени прежней вины, теперешняя пытка будет оправдана.
Он знал, что будет именно так. Он верил в это.
Сара была в карете одна. Вейн решил вернуться в город. Слуги должны были отправиться в путь позже вместе с багажом. Она отдавала должное тактичности Вейна, поскольку ей действительно хотелось остаться наедине со своими мыслями. Несмотря на то, что чувствовала она себя неважно, ей даже удалось вздремнуть — мерное покачивание кареты ее убаюкало.
Прошлой ночью она не сомкнула глаз. Разговор с Вейном постоянно прокручивался у нее в голове. Неужели она действительно продолжала хранить в сердце частицу той любви, что питала к Бринсли семнадцатилетней девушкой?
Ей не хотелось в это верить. Ей противна была сама мысль о том, что она такая слабая, что в ней так мало гордости.
Но…
Нет. Так она ответила матери, когда та задала ей этот вопрос. Она не скорбела по Бринсли. Ей было очень жаль, что он умер такой жалкой и страшной смертью, но она не тосковала по нему. Сара обрадовалась, что наконец обрела свободу.
Тогда что же заставило ее столь категорически отказать Вейну, когда в ту роковую ночь он предложил ей стать его любовницей? Что, кроме самоуважения? Что, кроме гордости? Но она помнила, как лгала умирающему Бринсли. Стала бы другая женщина, чей муж продал ее, как продал Бринсли, щадить его чувства? Конечно, если бы она действительно была такой черствой и бесчувственной, как пыталась казаться все эти годы, она бы бросила ему правду о своей измене и при этом еще бы и прокляла его.
Сидя в карете, глядя в пустоту, Сара почувствовала, как на нее вновь накатил холодный ужас. Неужели она сотворила эту бессердечную, презирающую все и вся женщину лишь потому, что желала спрятаться от горькой правды, состоящей в том, что, предавая раз за разом, Бринсли, ее законный супруг, причинял ей невыносимую боль?
Если бы ей было все равно, она бы просто не замечала этих измен. Она бы не стала жить с ним, не изобретала бы все новые способы заставить Бринсли расплачиваться за ее страдания.
Впервые за много лет Сара попыталась вспомнить себя той девочкой, какой она была до того, как жестокие реалии мира внесли поправки в ее идиллические представления о жизни. Солнце тогда светило ярче, и жизнь полнилась обещаниями, а не разочарованиями. Окруженная любовью родителей, Сара была беззаботна и счастлива. В ее уютном мире не было места опасностям и предательству. В нем царила гармония.
А потом она увидела свидетельство неверности матери, и уже ничто не могло быть как прежде. Она сделала для себя обескураживающее открытие. Она обнаружила, что люди, даже те, которых любишь, не всегда кажутся такими, какие они есть.
Но она не усвоила этот урок. Когда ей встретился Бринсли, он показался таким открытым, таким искренним и светлым. И эта видимость честности и простоты обманула ее — Сара не смогла разглядеть в Бринсли того человека, каким он был в действительности. Ей льстило внимание, которое он оказывал. Обиженная на мать, разозленная на нее за то, что та оказалась далека от совершенства, Сара пропустила мимо ушей предостережения графини.
Но Вейн поднял интересный вопрос. Почему папа не положил этому конец? Он ведь легко мог сделать это. Отец всегда был для нее героем. О, возможно, она и попыталась бы уговорить его дать согласие на этот брак, а в случае отказа были бы и слезы, и обиды, но в конечном счете она бы покорилась его воле, потому что решение отца было для нее законом. И тогда ей удалось бы избежать всех последующих бед.
И сердце не болело бы так.
Да.
Да, пусть она и заблуждалась относительно истинного характера того человека, за которого вышла замуж, но она любила его. И даже после того, как он показал ей свое истинное лицо, а это случилось вскоре после того, как на пальце у нее появилось обручальное кольцо, она не перестала любить его.
Какая жалость, что любовь не исчезает вместе с иллюзиями.
Сара говорила себе, что это влюбленность, не более того. Призрачная мечта глупой девочки, которая так мало знала о жизни. Но она никогда не была глупой девочкой. Немного наивной, пожалуй, но не глупой.
Она помнила гневные слова Вейна, произнесенные им, когда они встретились в библиотеке Питера Коула. Как она позволила Бринсли так с ней обходиться? Здесь-то и крылся ответ.