— Да-да, — согласно закивают друг другу прокурор и адвокат.
— И кто же? — судья укажет рукой на подельника Рины, сидящего в наручниках.
— Собственная совесть…
— Все в порядке?
Карина вздрогнула и обернулась. Андрей без конвоя и наручников стоял за ее спиной.
— Я уже хотела оставить пистолет на лавке и уйти.
— Задержался.
Ну как всегда!
— Я ехал следом. Хотел убедиться, что с тобой все в порядке. Пока отстоял очередь на досмотр, пока его прошел…
— А если бы меня вытащили из автобуса, — прервала вопросом его объяснения Карина, — ты бы остановился?
Андрей, не раздумывая, отрицательно покачал головой:
— Нет. Мне нужно найти убийцу. А ты… Ты умная девочка, справилась бы сама. Да и папочка не дал бы тебя в обиду.
— Тогда зачем следил за автобусом? — ломая губы, процедила Карина.
Андрей впился глазами в красивое сердитое лицо девушки, но не произнес ни слова, предоставляя Великоцкой возможность самой искать ответ на интересующий ее вопрос.
— Ах, да! Ну я и дурочка! Хотел выяснить, какова судьба пистолета, не попал ли он в лапы ментов Андрей продолжал молча смотреть на нее, и девушка, не выдержав его взгляда, отвернулась и покраснела.
— У тебя права проверили? — жалобно спросила она.
— Да. Но бабушка так забила гаишнику голову, что бедняга больше смотрел на нее, а не в них.
— Все равно они тебя поймают. Думаешь, Осадчий не признался ментам, что тебе наболтал про Бромана, про Людмилу.
— А я пока ни к нему, ни к ней не собираюсь.
— Куда же мы поедем? Туда, где нас не ждут.
— Можно Аду Михайловну Какурину? — губы Карины тронула коротенькая ядовитая улыбочка. Девушке казалось, что именно такие «благодушные» гримасы строят подбирающиеся к жертве журналисты. — Я из газеты "По секрету всему свету".
— Нас уже замучили, — вздохнула старушка, сидящая за школьной партой у входа. — То корреспонденты, то милиция. И не знаешь, кто из них настырнее.
Неохотно она поднялась со своего места и скрылась в лабиринте коридоров. Обратно вахтерша явилась с женщиной, которую как безгласную свидетельницу показывали в «Новостях». Лицо Какуриной покрывал легкий румянец.
— Я… - начала Карина.
— Да-да. Мне сказали, — нетерпеливо оборвала ее воспитательница. — Но вы зря приехали сюда. Я устала повторять: никакой нашей вины в случившемся нет!
— Конечно-конечно. Да не волнуйтесь вы так! — Карина попыталась успокоить издерганную Аду Михайловну. — Просто расскажите, как исчез мальчик.
— Как! Утром его Илья Рудольфович привез. Все нормально было. После обеда дети спать легли.
— И Ваня?
— И он.
— А вы где были?
Женщина покраснела еще сильнее.
— Ну, с воспитательницей из третьей группы кофе пила. А что тут такого?
— Ничего-ничего. А когда вы обнаружили, что мальчик пропал?
— Через два часа. Нет. Чуть попозже. Дети встали. Сели за столики. А одно место свободное.
Я сперва ничего такого не подумала: ну, может, закапризничал опять. А тут Даня Уфимцев говорит: "А Ваня давно ушел". Я: "Как? Куда?" А он:
"Сказал: иду на встречу со старым папиным другом".
Карина отшатнулась, будто замученная дознавателями женщина ударила ее в грудь. К старому папиному…
— Ну-у-у… тут Даня еще одно слово добавил… — Ада Михайловна замялась. — Я думаю, просто ребенок не понял чего-то… Сказал: "Иду в гости к Нерону".
— Чушь какая-то!
— А то! Ну мы, конечно, сразу же Ларисе Рудольфовне позвонили. Она нас убедила: "Все нормально. Мальчик дома. Но завтра он в садик не придет". Это я сейчас понимаю, что тогда с нею похитители уже связались. Ну вот… и все…
— А как мальчику удалось выйти незаметно? — Карина покосилась в сторону скучающей нянечки, исполняющей по совместительству роль вахтерши. — Где же антитеррористическая защищенность?
— Ну вот, все вы одно и то же! — вскинула руки воспитательница. — На нее деньги нужны.
А родители после каждого взноса такой лай поднимают, что хоть с работы беги. Ну, отлучился человек в туалет! За день-то можно! Что тут такого?
Карина с неприязнью смотрела на красную, прячущую глаза женщину и уже не повторяла согласно: "Ничего-ничего. Конечно-конечно". Проспала ты, Ада Михайловна, тот момент, когда доверенного тебе ребенка увозили подонки. Помогла им! И все-таки сегодня, отправляясь на работу, ты не забыла подвести блеклые глаза и примитивно уложить феном редкие волосенки. Еще бы! Воспитательницу Какурину покажут по телевизору как главную свидетельницу, сфотографируют для городской газетенки. Со злобной дотошностью Карина выискивала все новые изъяны в круглом лице напротив. А острая, как кусок льда, мысль ворочалась, требовала внимания к себе: "А ты ведь и Ада Михайловна — подельницы. Две глупые пособницы убийц".
Великоцкая открыла было рот, намереваясь продолжить дознание, но, помимо воли, задала совсем не тот вопрос, который собиралась:
— Что же вы так плохо следите за детьми, Ада Михайловна?
Шея воспитательницы покрылась пунцовыми пятнами. Какурина нервно затеребила белый воротничок. Боится, отметила Карина. Не мучается угрызениями совести — опасается неприятных для себя последствий.
— Интересно, у вас тут во всем садике бардак или только в вашей группе? — с жестокостью молодости, не желающей сдерживать чувства, продолжила Карина.
Ада Михайловна дернулась и взвизгнула неожиданно злым тонким голосом:
— Бардак?! У нас тут порядок идеальный был, пока всякие не появились!
Из глаз воспитательницы фонтаном била ненависть: приходится оправдываться перед каждой шмакодявкой с корочкой журналиста. Но что делать?! Иначе эта шмакодявка настрочит отвратительный пасквиль и надолго лишит ее, Аду Михайловну, покоя, а возможно, и средств к существованию.
— Этот мальчик, будет вам известно, всех тут замучил: и детей, и нянечек, и даже директора! Пле-вал на нас! Что смотрите? В прямом смысле, не в каком-то там… Что не понравится — прямо в лицо норовил. Кричал, по полу катался.
Вы бы посмотрели! Такое ощущение, будто только что из джунглей вылез или еще из какого места. Все спят, а он машинки катает. Заниматься не упросишь. "Не пойду! Не буду!" — это все слова, которые Ванечка знал, кроме "Хочу!". Он, конечно, привык в частном садике. Там, что ребенку в голову взбредет, воспитатели бегом выполнять бросаются. А у нас — извините. У нас — режим, программы — учебная и воспитательная.
Ада Михайловна просто тряслась от возмущения. И Карина на несколько секунд даже испытала сочувствие по отношению к полной уже немолодой женщине, которую пытался «построить» шестилетний засранец.
— А почему же его родители из частного садика к вам перевели? — Девушка растерянно оглядела, нуждающиеся в покраске облезлые стены.
— А вы их спросите! — огрызнулась воспитательница, но тут же сама ответила:
— Николай Иванович захотел. Ему, видите ли, в голову заскочило: сын в народе должен вырасти. Я, мол, сам из простой семьи. В общем, с жиру бесился.
Это сама Лариса Рудольфовна говорила. Она-то хотела сына в «Элите» оставить, но желанию мужа подчинилась. Так Ванечка здесь и оказался.
А Николай Иванович сразу садику спонсорскую помощь оказал — мебель для игровой комнаты купил. Вот мы и терпели мальчика из народа…
Здесь Ада Михайловна неожиданно замолчала. То ли в ее мозгу вспыхнул предупреждающий сигнал: о человеке, облагодетельствовавшем «Сказку», нельзя говорить плохо, то ли она вспомнила, что и спонсор, и его сын мертвы, а значит, их ожидает уже совсем иной суд. А, может, выпустив пар, опамятовала: с кем языком треплешь? Не с хорошей знакомой — с жур-налист-кой! Хотя корреспондентка ничего не царапает в блокноте, не тычет ей в лицо диктофон, глаза смуглянки горят, как у охотника, подстерегающего дичь, и, без сомнения, каждое неосторожно оброненное слово пускает корни в черноволосой головке. Какурина прищурила глаза и неожиданно сказала:
— Кстати, я не видела ваше журналистское удостоверение.
— Сейчас-сейчас, — Карина полезла в карман джинсов. — Ах! В машине осталось. Подождите минуточку, я вернусь, и мы договорим.