Когда она, наконец, падает на колени с окровавленным ножом, зажатым в руке, она задыхается. Я видел, как Камилла убивала ради забавы, она гордится пытками, болью. Этим, — мой взгляд перемещается с Камиллы на Себастьяна, — этим двигала ненависть. Этот мужчина причинил ей боль. Возможно, сломал её, и от этой мысли у меня сжимается грудь. Я присаживаюсь на корточки рядом с ней, вытирая алые капли, разбрызганные по её щеке.
— Ты выглядишь такой хорошенькой, одетая в кровь своего врага, Красивая.
Она поднимает взгляд, прежде чем схватить моё лицо и прижаться своими губами к моим. В этом поцелуе есть чувство отчаяния, потребности. Что-то, чего я не должен хотеть, но хочу. Я сжимаю в кулаке её волосы. Поцелуй становится глубже, жёстче. Наши зубы соприкасаются, привнося жестокость, которой мы оба жаждем, прежде чем она отрывается от меня и прижимается своим лбом к моему.
— Спасибо, — выдыхает она, царапая ногтями мою челюсть. — Ты понятия не имеешь, что ты мне только что дал.
— Просвети меня, — я обхватываю ладонью её щеку, и она отстраняется, чтобы посмотреть на меня.
— Он убил мою семью.
В её словах так много боли, и, хотя я часто наслаждаюсь болью других, я не могу наслаждаться её болью. Осмелюсь сказать, я испытываю к ней симпатию, сострадание, и, о, как это опасно. Она ослабляет меня самым разрушительным образом, затягивая в свои яростные волны и пропитанные кровью обещания. Я действительно верю, что влюбляюсь в неё, и что делает такой мужчина, как я, когда кто-то представляет такую угрозу?
Убивает их или делает своими рабами…
Обслуживающий персонал стучит в дверь. Я поднимаю взгляд и вижу, что они широко раскрытыми глазами смотрят на бойню перед собой, держа в руках наши тарелки. В конце концов, это первый раз, когда у меня за обеденным столом кого-то убивают.
— Я ужасно проголодался, — говорю я, поднимаясь на ноги и протягивая Камилле руку.
Персонал наблюдает, как я выдвигаю стул Камиллы, затем свой собственный, разворачиваю забрызганную кровью салфетку и кладу её себе на колени. Я киваю в сторону стола, и они неохотно подходят, ставя наши тарелки. Один официант стоит как вкопанный, держа в руках третью тарелку. Я делаю движение в сторону Себастьяна.
— Просто поставь вон туда.
Он делает глубокий вдох и быстро ставит фарфор на стол, пододвигая его к Себастьяну.
Камилла выдавила улыбку, качая головой.
— Такой больной.
Я беру нож с вилкой и разрезаю фазана.
— Расскажи мне о своей семье, — прошу я. Её лоб морщится, голова слегка наклоняется набок, как будто она не понимает, почему я спрашиваю. — Это просто обычный разговор, Камилла. Расскажи мне, каково было расти в Колумбии?
Она пожимает одним плечом.
— Было идеально… пока этого не поменялась, — она делает глоток вина. — Ты вырос в такой жизни, Ронан? Или ты сам нашёл к ней дорогу?
— Оба…
— Так загадочно, — лёгкая улыбка появляется на её полных губах. — Для меня это тоже было и то, и другое одновременно. Мне было двенадцать, прежде чем я поняла, что то, что делал мой отец, было… отвратительным.
— Для некоторых из нас кровопролитие — это норма.
Я бросаю взгляд на Себастьяна, прежде чем откусить ещё кусочек, промокая уголки рта салфеткой.
— Я была принцессой своего отца. Защищённая. Укрытая, — Камилла откидывается на спинку стула, сжимая стоящий перед ней бокал с вином. — Но дочь наркобарона никогда не будет в безопасности. Я не уверена, был ли он наивным или высокомерным.
— Мой отец был высокомерен, — я нарезаю мясо ножом. — Высокомерен и очень наивен… — я приподнимаю бровь, запихивая в рот кусочек сочного фазана.
— Похоже, это недостаток влиятельных мужчин, — говорит она, проводя пальцем по краю своего бокала и поглядывая на Себастьяна. — Почему ты убил своего отца?
— Он не заслуживал той малой власти, которой обладал. Он бы вогнал Братву в землю, — я перевожу дыхание. — И самое главное, он бы встал у меня на пути.
Она медленно кивает.
— Ты любил его?
— Нет, — я пристально смотрю ей в глаза. — Я не испытывал к нему никакого уважения.
— Любовь и уважение — это не одно и то же, Ронан. И, детская любовь прочно укореняется, разве нет?
Я делаю глоток вина, позволяя тяжёлым танинам обволакивать мой язык.
— Ты ведёшь себя так, будто веришь, что у меня есть совесть. Уверяю тебя, маленькая кошечка, этого не так.
Она наклоняется вперёд и кладёт локти на стол.
— Я считаю себя безжалостной, но у меня есть свои привязанности. Каждый чем-то мотивирован, Ронан, — она постукивает ногтями по бокалу. — Я отказываюсь верить, что у тебя действительно их нет.
Я смеюсь. Она не поймёт моих мотивов, потому что у неё слишком большое сердце.
— Корысть — вот то, что мотивирует меня. Это и только это.
— И что произойдёт, когда у тебя будет всё это? Когда мир склонится к твоим ногам, что ты будешь делать?
Я бросаю взгляд на её нетронутую тарелку, которая с каждой секундой становится всё холоднее.
— У нас пропал аппетит, не так ли?
— Я предпочитаю выпить после мести, а ты уходишь от моего вопроса.
— Думаю, что проведу отпуск на Фиджи, — я широко улыбаюсь, довольный своим нелепым ответом.
— Ты в плавках… — смеётся она. — На Фиджи. Ты же превратишься в пепел на солнце, — она встаёт со стула и обходит стол. Мурашки пробегают по моей руке, когда она проводит ногтем по воротнику моей рубашки. — Конечно, вид был бы захватывающим, — её губы прижимаются к моему горлу, затем раздаётся скрежет зубов, а после она выходит за дверь столовой.
Я сижу и ем свою еду, а тело Себастьяна восседает во главе моего стола. Как только я заканчиваю, я прощаюсь с ним, приказывая слугам прибраться в комнате по пути в свой кабинет. Едва я сажусь за свой стол, как слышу, как Шопен громким эхом разносится по коридору. Я откидываюсь на спинку стула, закрываю глаза и слушаю навязчивую мелодию, гадая, что она делает.
После прелюдии я встаю со стула и иду на звук в сторону библиотеки.
Дверь приоткрыта, и из коридора я вижу Камиллу, взгромоздившуюся на пианино, одной рукой она делает вид, что дирижирует оркестром, а другой заливает в себя бутылку водки. Когда я открываю дверь, моя челюсть напрягается. Мои пластинки разбросаны по полу, несколько потрескавшихся и разбитых. Я поправляю свои запонки и прочищаю горло, направляясь к ней.
— Камилла?
Нахальная улыбка мелькает на её губах, когда она оглядывается на меня через плечо.
— Ронан, — поёт она, хлопая почти пустой бутылкой водки по крышке пианино. И хотя я съёживаюсь от звука треска… Я наслаждаюсь её потерей контроля.