— Вы знаете что-нибудь о том, почему здание было эвакуировано? — Малком выхватывает блокнот.
Я пожимаю плечами, попыхивая сигарой.
— Я видел новости, кажется, там говорили что-то о какой-то биологической атаке, — я морщу лоб. — Могу я спросить, почему вы допрашиваете меня?
— Стандартная процедура, — говорит Малком и делает пометку.
— Что ж, мне очень жаль, но я не знаю, смогу ли чем-нибудь помочь. Я был несколько отвлечён своей невестой, — я изучаю их, оценивая, есть ли реакция. — Она довольно сногсшибательна.
Они смотрят друг на друга и кивают, прежде чем встать.
— Спасибо вам, мистер Коул. Если вы вспомните что-нибудь необычное, пожалуйста, дайте нам знать.
— Конечно, — я встаю, чтобы проводить их.
Когда мы подходим ко входу, Малком поворачивается ко мне лицом.
— Могут быть дальнейшие расспросы, — говорит он. — Но уверен, что с этим не будет проблем?
— Конечно, нет, — я улыбаюсь, и Игорь открывает дверь. Как только дверь закрывается, я врываюсь в свой кабинет, кипя от злости.
Это не совпадение. Что-то здесь не так. Я расхаживаю перед камином, перебирая возможных предателей, когда появляется Игорь.
— Босс, — говорит он, и я быстро поворачиваюсь к нему лицом. — Это серьёзно.
— Думаешь, я этого не знаю, Игорь?
— Итальянцы, Всадник… теперь Интерпол, никто никогда не выступал против вас подобным образом, — он переводит дыхание. — При всём моём уважении, вы упускаете из виду некоторые вещи.
Я свирепо смотрю на него, мои ноздри раздуваются.
— Эта женщина, она как будто овладевает вами. Вы убили двух своих людей.
— Выйди, Игорь! — мой голос эхом разносится по комнате.
— Я всего лишь пытаюсь выполнять свою работу, сэр, — говорит он, выходя из комнаты.
Что я наделал? Я потерялся в игре в кошки-мышки, поглощённый животным магнетизмом, который исходит от неё. Если бы она была любым другим человеком, я бы убил её. Никаких вопросов. Без колебаний, но вместо этого я убиваю ради неё. Я привёл Себастьяна сюда. Я ввязался в глупые войны картелей, чтобы успокоить её — осмелюсь сказать, завоевать её расположение.
Волна гнева проходит сквозь меня. Я испытываю отвращение к самому себе. Я могу сочувствовать ей, и, хотя она может быть сильной сама по себе, она только ослабляет меня. Я сказал, что буду преследовать её, как тьма преследует свет, но в этом и заключается дилемма, когда тьма ловит свет. Она поглощает его.
Тьма и свет никогда не смогут сосуществовать.
Тяжело вздохнув, я смиряюсь с тем, что должен сделать. Хотя я безмерно наслаждаюсь этой маленькой игрой, всё идёт своим чередом. Я открываю дверь и зову Игоря, направляясь к лестнице.
— Да?
— Мне понадобится бренди, и принеси, пожалуйста, специальную бутылку водки для мисс Эстрады. Ты был прав, эта игра затянулась слишком надолго.
***
Когда я вхожу в спальню, Камилла стоит перед камином. Отблески пламени очерчивают линии её тела, подчёркивая изгибы. Как мучительно то, что я был влюблён в женщину, которую мне давным-давно следовало убить.
Она оборачивается, когда я вешаю свой пиджак на спинку стула рядом с туалетным столиком, и я замечаю проблеск уязвимости в её глазах.
— Ронан, — говорит она, её голос слегка дрожит. Она всё ещё расстроена из-за Габриэля.
Любовь по правде ничего не делает, кроме как делает сильных слабыми. Даже когда я думаю об этом, моя грудь сжимается против моей воли — свидетельство моей собственной растущей слабости. Я наблюдаю за тем, как языки пламени танцуют на её лице, за тем, как она смотрит на меня, как будто не до конца уверена, доверять мне или нет. Мысль о том, что я могу потерять её, причиняет мне боль. Это делает меня слабым. И зачем поддаваться такой слабости, как любовь, когда ты знаешь, что в какой-то момент потеряешь её? Сильные знают, когда нужно сократить свои потери, и, хотя это может причинять мне боль, будет лучше потерять её до того, как я потеряю себя.
Раздаётся стук в дверь, прежде чем она открывается, и в комнату входит один из слуг, ставя серебряный поднос на столик у камина. На нём бутылка водки и бутылка бренди, а также два бокала, чтобы выпить за нашу последнюю совместную ночь.
Улыбаясь, я беру бутылку водки и наливаю моей милой маленькой кошечке выпить.
— Тебе нужно что-нибудь, чтобы снять напряжение, — говорю я, протягивая ей бокал.
Она берёт его, её глаза встречаются с моими, когда она подносит его к губам. На долю секунды мои пальцы дёргаются, и я хочу выбить бокал из её руки. Прежде чем я успеваю это сделать, она выпивает его одним глотком. Моё сердце скачет в груди, как разъярённый жеребец, отчего по спине пробегает внезапный холодок.
Слабость. Это всего лишь слабость.
— Спасибо, — говорит она, ставя бокал на каминную полку.
Не говоря ни слова, я хватаю её за руки и прижимаю к стене в жестоком поцелуе. Её тёплые губы так совершенны под моими, но стойкий вкус водки служит торжественным напоминанием о том, что должно произойти.
— Ты делаешь меня слабым, Красивая, — выдыхаю я ей в губы.
Её пальцы скользят по моему подбородку, её учащённое дыхание ласкает мои губы.
— Ничто не может сделать тебя слабым, Русский, — прикосновение её языка к моему заставляет меня застонать.
— Ничто, кроме тебя.
Она хватает меня за воротник рубашки и разрывает материал, отчего пуговицы разлетаются по толстому ковру, в то время как её губы скользят по моему горлу.
— Покажи мне, — выдыхает она.
— Такой слабый… Что мне даже не нужна твоя кровь, — я покрываю поцелуями её грудь, берусь за верх её платья и тяну.
Она опускает пояс моих брюк, её пальцы сжимают меня. И с этими словами я разрываю тонкий хлопок посередине, срывая с её тела всё до последней детали одежды, прежде чем бросить её на кровать. Камилла ждёт меня, раздвинув ноги, и вот она, моя маленькая кошечка, такая уверенная. Такая уверенная. Королева на пике своего сексуального мастерства. Моя, чтобы забрать…
Мысли о том, чтобы причинить ей боль, трахнуть её, вихрем проносятся в моей голове, но я знаю, что во всех симфониях должна быть одна увертюра, одна часть, которая лишает выражения даже самые ожесточённые сердца. Магнум Опус (прим. — выдающееся произведение искусства)...
Я медленно опускаюсь на неё, наслаждаясь нежным теплом её кожи, прижатой к моей. Её дыхание становится неровным, и я задаюсь вопросом, действует ли уже яд. Ещё один приступ чего-то — потери или вины — пронзает меня, как злой яд, но я выкидываю это из головы и ложусь между ёе ног, прижимаясь губами к её губам. Сладкий вкус, когда я погружаю в неё свой язык, почти невыносим. Я обнаруживаю, что мои пальцы впиваются в её бёдра, а мой рот отчаянно жаждет большего. Она вцепляется в мои волосы, постанывая и тяжело дыша, и как раз в тот момент, когда я подвожу её к краю освобождения, я останавливаюсь.