– Заняла.
– У кого? Какой дурак занял тебе, нищебродке, такие деньги? С чего ты отдавать собираешься? Или, думаешь, я буду за тебя отдавать?!
– Я летом собираюсь снова на поля ездить и хочу ещё подработку какую-нибудь вечернюю найти… Мам, мне сапоги на зиму нужны, помнишь? Где деньги?
– У кого ты заняла, кто там у тебя такой богатенький?
Я упрямо потупилась. Сказать ей сейчас хоть на кого угодно – не слезет потом, будет постоянно посылать к ним, чтобы занять.
– Матери брешешь, зараза, и не краснеешь! Блядью подрабатываешь – думаешь, я не понимаю? Позорище… Ой, Господи-и-и… – и она завыла, закрыв руками лицо. – Люди добрые, дожилась я! Всю жизнь себе ради этой дряни испоганила, а она блядью стала! Вот такая благодарность за всё, что я сделала!
Как объяснить ту боль, что разъедала меня в тот момент? Мать орала на всё крыло, а если учитывать, что у нас и простой-то разговор через стену слышен так, словно в одной комнате говорят…
– Мам, я правда заняла! У Ленки Машковой.
Она вздрогнула.
– Этого ещё не хватало! Да лучше сдохнуть от голода, чем у этих что-то брать! Ты что, не помнишь, как её мамаша хотела, чтобы меня выгнали из магазина? Что я тебе сделала-то? Господи, да за что мне такое наказание?
Она встала и, бесцеремонно отодвинув меня плечом, залезла в шифоньер. За открытой дверцей я не видела, что она делает, но прекрасно слышала, как булькает жидкость в бутылке, и как кряхтит после каждого глотка мать.
– Вообще-то ты сама виновата… Это ещё хорошо, что она в милицию на тебя не подала за воровство.
– Какое воровство? Откуда я знала, что это её кошелёк? Я его нашла под прилавком!
Мать вылезла наконец из шифоньера, прижалась к нему спиной. Красные от слёз и алкоголя глаза суетливо бегали, избегая моего взгляда. Загнанная, жалкая, словно побитая шавка… А ведь молодая – всего тридцать четыре года – и довольно красивая, хоть и без переднего зуба. Опустившаяся. Удивительно, как у моей бабушки могла вырасти такая дочь?
– Так что, мам? Где деньги?
– Нету денег! – она суетливо поправила халат. – Долги я раздала! Всё! Думаешь, нам ничего больше не надо, кроме сапог твоих? Жратва не нужна, думаешь? Коммуналка?
– В девять вечера? Коммуналка?!
– А ты что думаешь! Пока ты шляешься я… вон… ты думаешь… – она принялась размахивать руками, перекладывать с место на место вещи, оттирать чернильное пятно на письменном столе. – Одним только Петровым полтинник! Ещё тётке Кате. Потом этим, как их… Им два раза по сорокету. Ну и по мелочи знаешь сколько! Да у меня… у меня каждая сотня на счету! Я ж рук не чую уже от хлорки! Каждая сотенка… Ну, чего ты смотришь? И тёте Зине я отдала весь долг сразу!
Я даже не помню, как мне пришла в голову эта догадка – очнулась уже, когда, распахнув шифоньер, выуживала из ящика с бельём бутылку за бутылкой и швыряла их об стену. Мать выла, хваталась за сердце, висла на мне и снова рыдала, обзывала меня неблагодарной тварью и шалавой…
Утром, когда я проснулась, её не было. Явилась только после обеда, притащила откуда-то стоптанные войлочные сапоги.
– Люд, смотри, какие бурки хорошенькие! Тут замок заедает, но я его свечкой натру, и ещё на целую зиму хватит! Ну-ка, примерь!
– Мам, ты их на помойке нашла или у бабки какой-нибудь украла?
– Да прям, украла! Силуанова баба Шура с тридцать второго квартала умерла в конце сентября. Мне Светка её сразу сказала – приходи, посмотри, может, вещички какие себе заберёшь… Там у неё ещё свитерочек есть хороший и шапка, вязанная крупными косами. Это я потом ещё схожу… Ну, давай примерь!
– Ма-а-а-м…
– Не мамкай! Примерь, говорю. Не босиком же тебе по снегу-то…
Глава 6
С Ленкой мы не общались весь оставшийся октябрь, ноябрь и начало декабря. Она вроде хотела подойти ко мне в первый же понедельник после той безумной субботы, даже подождала ради этого, пока толпа переобувающихся у гардероба немного схлынет… Окликнула, но я сделала вид, что не услышала, а в классе демонстративно – так, чтобы она видела, – попросила у Поляковой разрешения сидеть теперь вместо неё с Барбашиной. Та удивилась, но легко согласилась.
Ленка подошла ко мне ещё раз в тот же день после уроков, пока я дожидалась возле туалета Наташку, но я даже слушать её не стала. Наехала с ходу, доходчиво объяснив, что не считаю проституцию хорошим способом выйти в люди. Так и сказала: «Найди себе какую-нибудь блядь в подружки, а я пас! И вообще – у меня первым будет муж, завидуй молча! А если вякнешь хоть слово… – для убедительности я даже подпёрла её щеку кулаком, – мне тоже есть, что рассказать про тебя…» Ленка поджала губы и ушла.