Я прижимаюсь лицом к ковру, слезы страха и замешательства текут по моему лицу. Я не хочу умирать здесь, вот так, в отчаянии думаю я. Я также не хочу, чтобы меня продавали в какую бы то ни было схему торговли людьми, которой руководит Братва. Но больше всего на свете я просто хочу жить. Этот простой факт никогда не поражал меня так отчетливо, как сейчас, когда я вдыхаю аромат гостиничного ковра, когда звуки выстрелов эхом отдаются прямо за дверью.
Кажется, это длится вечно. Я потеряла всякий счет времени, когда в комнате внезапно воцаряется тишина, и я чувствую, как мой желудок скручивается узлом, когда я задерживаю дыхание, ожидая новых кадров. Но они не приходят. Секунду спустя дверь в чулан открывается, и внутрь проникает свет. Я приподнимаюсь на связанных руках, моргая, когда смотрю вверх. Там стоит мужчина, темноволосый, а не блондин, его белая рубашка забрызгана кровью, а в руке пистолет.
Боже мой, он чертовски великолепен, это последняя нелепая мысль, которая проносится у меня в голове, пока я шатаюсь, опасно наклоняясь в одну сторону. И затем, когда мой спаситель мрачно смотрит на меня сверху вниз, я теряю сознание от страха.
ЛУКА
Каждый раз, когда я встречал Софию Ферретти, она была в слезах. Последний раз это было на похоронах ее отца, когда она была круглолицей двенадцатилетней сопливой девчонкой. Теперь она выглядит совершенно по-другому. Она сбросила детский жирок, и ее волосы стали платиново-светлыми, а не темно-каштановыми, без сомнения, обесцвечена. Что-то, чему я положу конец, как только мы поженимся. Как и восемь лет назад, ее лицо красное от слез, но в моей голове только одна поразительная мысль, когда я впервые вижу Софию Ферретти совсем взрослой.
Она ослепительно прекрасна.
— Лука.
Голос Дона Росси врывается в мои мысли.
— Там один все еще жив.
У меня скручивает живот. Я не хочу больше никого мучить. Я хочу забрать Софию отсюда. Настойчивость этой мысли поражает меня. Я не хочу заботиться о ней. Но в этой комнате, где пахнет порохом, кровью и смертью, все, о чем я могу думать, это о том, что она не должна очнуться и увидеть это. Выражение ее глаз перед тем, как она потеряла сознание, это не то, что я скоро забуду. Она была похожа на перепуганное животное, попавшее в капкан, это подходящее описание ситуации, в которой она находилась до нашего приезда.
— Я хочу забрать отсюда свою невесту, — спокойно говорю я, поворачиваясь к Росси. — Я не хочу, чтобы она видела тела.
Росси смотрит на меня с любопытством.
— Я думал, тебе насрать на нее.
— Я не знаю… — Я стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно. — Но я бы предпочел, чтобы ее первое впечатление обо мне не было…таким. — Я обвожу рукой комнату. Повсюду тела, стены забрызганы кровью. Пулевые отверстия на нескольких поверхностях.
Росси бросает взгляд на выжившего русского. На его лице вызывающая усмешка, и мне кажется, я смутно узнаю его, хотя и не знаю его имени. Один из бригадиров Виктора, если я правильно помню.
— Бруно справится с ним, — говорит он наконец. — Уведи Софию отсюда.
— Спасибо. — Я уважительно киваю, помня, несмотря ни на что, что Росси — Дон, глава семьи. Мне может дорого обойтись спорить с ним так, как я только что сделал, и я не уверен, почему я рискую этим. Все ради Софии, чтобы она была избавлена от вида крови и мертвых тел?
Шагая к шкафу, я подхватываю Софию на руки. Она кажется очень легкой, ее голова опускается на мое плечо, лицо белое, как бумага, и бескровное. Я делаю мысленную заметку позвонить врачу, который выезжает на дом к семье. Если эти собаки хотя бы подняли на нее руку…
Когда ее голова наклоняется на свету, я вижу, что по крайней мере один из них сделал это. Ее нижняя губа разбита, и там и на подбородке засохла кровь. На ее щеке образуется слабый синяк, и горячая, обжигающая ярость поднимается в моей груди, когда я прохожу через комнату с Софией на руках. Я не пожалел ни об одном русском, которого убил сегодня вечером, и теперь я рад этому. Мысль о том, что один из них ударил ее, наполняет меня незнакомой, почти первобытной яростью.
Это тревожное чувство.