— Как твои дела? — холодно поинтересовалась, стараясь сделать вид, что замечания внешности остались без должного внимания. Свободной рукой обхватила свою талию, надеясь, что комментарии по поводу одежды и фигуры не будут высказаны.
— Твой отец — любитель драмы! Я так испугалась, что он узнал о моём любовнике и не выдержал предательства… Не представляю, как бы я жила, виня себя в его смерти.
Усмехнулась, находя притворные переживания матери до коликов в животе забавными. Вопросы по типу, чьих генов понабрала больше, отпадали сами собой. Внешность — гибрид родителей, а вот эгоизм и притворство — заслуга матери. Спасибо отцу за породу циника, именно благодаря ей удалось одарить родительницу снисходительным взглядом и бросить на диван пакет с гостинцами.
Зелёные яблоки и апельсины выкатились из убежища вслед за бутылкой клубничного йогурта, которым мать могла питаться целыми днями. Она тут же схватила бутылку и покрутила в пальцах, проверяя срок годности и достоверность перечисленного состава. Наконец, я была удостоена улыбки:
— Спасибо, дорогая!
Не сдержала истерического смешка, тут же заглушая его ладонью и резко развернулась, чтобы увидеть подошедшего Майера.
— Где ты был? — прошипела и мысленно ударила себя по лбу: никто не виноват в том, что я нелюбимая дочь.
Ему, конечно же, было что ответь на агрессивный выпад, но взвинченное состояние было лучшим оправдание подобного поведения. Томас ладонью коснулся моей шеи и совершенно некстати перевёл взгляд поверх меня. Непонимающе нахмурилась, когда любимые карие глаза заметно округлились, а брови в немом вопросе изогнулись.
Обернулась к матери и ощутила небывалый приток ярости, заполнивший каждую клетку моего тела. Вовсе не кровь циркулировала по жилам, а магма в своём огненно-жидком составе. Она не имела права ТАК на него смотреть. Чёрт возьми, она не имела права оценивать МОЕГО мужчину, как дешёвая шлюха, вышедшая на очередную охоту.
— Дорогая, почему не знакомишь с таким приятным мужчиной?
Подчёркнутое «приятный» вывело мою злость на новый уровень, заставляя тут же осечь любвеобильную натуру: «Прекрати!»
У меня задёргался глаз, и если бы Томас не положил ладони на плечи, клянусь, заработала бы нервный тик.
— Пойдём отсюда, — услышала настойчивые слова и покачала головой, отрывая взгляд от непонимающей матери:
— Хочу попрощаться. Навсегда.
Он не хотел уходить без меня. Карие глаза упорно заглядывали в мои глаза, пытаясь загипнотизировать и увести за собой.
— Ладно, — всё-таки сдался, видя мою непоколебимость. — Я подожду у ресепшена.
Наблюдала за спиной удаляющегося мужчины, вновь ощущая подступающее чувство опустошённости, и готова поклясться — мать с тем же похотливым взглядом, каким встретила, провожала МОЕГО Томаса.
Угрожающе посмотрела на мать и, не успев вымолвить ни слова, была одарена гневным шипением:
— Что ты меня позоришь! — вцепилась пальцами в мой локоть. — Как с матерью разговариваешь?
— Ты чуть взглядом не съела моего мужчину! — не осталась в долгу и вырвалась из хватки. — Кто кого позорит!
Внезапно мать рассмеялась и махнула рукой, мол: «Глупая, что с неё взять?» Опустилась на диван и открутила крышку бутылки, не забыв протереть бутылку влажной салфеткой. Нет, блядь, это не пережитки высшего общества! Это маразм!
— Я могу зайти к отцу?
— Иди! А я больше не в силах видеть его недовольную рожу!
Думала, сделать шаг в палату отца — это самое сложное, непреодолимое испытание, однако мать одним своим видом заставила влететь в помещение и плотно закрыть дверь. Не хотела более видеть ни её, ни отца, чей взгляд ощущала затылком.
Развернулась к родителю и в удивлении оглядела палату, рассчитанную на три персоны. Повезло, что свидетелей воссоединения семейства Стаффорд не было, и одновременно чувствовала невезение момента — оставаться с отцом наедине не лучшая перспектива.
— Я ждал тебя.
Голос вызвал мелкую дрожь по телу, заставляя вспомнить, почему я так сильно оттягивала телефонные разговоры с отцом. Всего лишь голос, принадлежащий полулежащему мужчине, явно прибывающего не в лучшем состоянии, а я уже ощущала болезненные импульсы подрагивающих коленок.
— Как только узнала — сразу приехала к тебе, — пробормотала и с недоверием уставилась на больничную кровать, по свободному месту которой похлопал отец. Сделала неуверенные шаги вперёд и, не найдя скрытого умысла милостивого порыва, присела на краешек постели. Ничтожные сантиметры отдаляли от соприкосновения наших тел, но я не думала пересекать границы. Опыт с матерью был слишком показателен.
— Очень рад видеть тебя, — продолжал удивлять отец, во взгляде и голосе которого не прослеживалось былой грубости и едкости. — Как ты живёшь, Никки?
— Я? Э-м-м, я хорошо. Хорошо живу! — сбивчиво пробормотала и заёрзала на месте, чувствуя себя под прицелами скрытых камер. Что с этим мужчиной не так? Где властное, жёсткое и подавляющее отношение к нерадивой дочери, к бестолочи и к непроходимой дуре? С трудом верилось, что пережитое потрясение могло кардинально повлиять на составляющую моего отца. Или могло?
— Я всегда знал, что ты у меня не пропадёшь! — улыбнулся, похлопал тёплой ладонью по моей руке и неожиданно потянул на себя, позволяя прижаться к груди и ощутить ответные объятья. Чёрт подери! Уткнулась носом в ключицу и успокоилась размеренным сердцебиением отеческого сердца. Бедное сердце, пережившее серьёзную встряску и чуть не лишившее меня внезапного порыва нежности. Замерла, ощущая поглаживания на спине и крупную слезу, сорвавшуюся с моих ресниц.
— Мой бойкий солдатик! Ты мой первенец: три килограмма и 19 дюймов! Красивая девочка с причудливо вздёрнутым носиком.
Тихонько рассмеялась и подняла покрасневший взгляд на отца, чувствуя его легкий щелчок пальцев по «знаменитому» носу.
— Кто же знал, что из румяной, такой безобидной крошки вырастит предательница собственного отца?
Смахнула со щёк мокрые капли и в непонимании уставилась на улыбающегося мужчину. Слишком была одурманена проявленной нежностью, что не сразу уловила смысл произнесённого обвинения.
— Что?
— Я ужасный отец, Никки, раз не предотвратил превращение дочери в грязную шлюху.
Попыталась вырваться из «объятий», но безуспешно — отец стальной хваткой сжал мои руки, заставляя кожу покраснеть от натиска захвата.
— Думаешь, не знаю, перед кем ты ноги раздвигаешь?
— Отпусти! — процедила сквозь зубы и вскочила с кровати, заставляя мужчину разжать пальцы, напоследок оставив болезненные полосы на предплечье. — Не понимаю, о чём ты!
— Этот чёрт лишил меня всего, а ты ему аттракцион устраиваешь! Шлюха! Вся в мать! Передай курице, что я знаю о её похождениях!
Мозгом понимала, что надо уходить, но на деле стояла у двери и во все глаза смотрела на брызжущего ядом отца. На этот раз он был особо жесток: позволил узнать, какого это — быть согретой в отеческих объятьях, и тут же оглушил реальностью бытия, не давая прийти в себя.
— Мне Чарльз всё рассказал, прежде чем кинуть со всеми потрохами! Если раньше я готов был мериться с наличием тупой дочери, то с тупой шлюхой мериться не намерен! — прижала ладони к горящим щекам и лихорадочно заёрзала на месте, не находя выхода, когда он был за спиной. — Остаётся надеяться, что ты не помрёшь от сифилиса, как мать этого Чёрта! Пошла отсюда!
Выбежала из палаты и громко хлопнула дверью, прижимаясь к ней спиной на случай, если отцу вздумается рвануть за мной следом. Сердце колотилось в бешеном ритме, вызывая колющие потуги в боку и заставляя согнуться пополам. Я будто пробежала километр на максимум своих возможностей, и теперь с трудом могла отдышаться.
— Подонок опять разбушевался, — услышала голос матери и с громким стоном закрыла уши ладонями. Заткнись! Увидела перед глазами протянутую влажную салфетку, и это стало последней каплей. Вырвала несчастную салфетку и отбросила в сторону, выпрямляясь во весь рост. Почему женщина улыбается? Ей, чёрт подери, смешно? На мой гневный взгляд лишь развела руками: