Кем бы ни был человек, стоявший у моей двери, было очевидно, что это было последнее место, где он хотел бы оказаться.
— Ты хотела меня видеть? — сказал он так официально, что это резануло сильнее, чем его лезвие.
— Ты не собирался прийти попрощаться? — спросила я его.
Он остался у двери. Я осталась возле ванной. Никто из нас не двигался.
— Собирался, — сказал он, в его голосе чувствовался вызов. — У двери.
— О, — едко сказала я. — Как любезно и уважительно с твоей стороны.
— Луиза, — предупредил он.
— Значит, после всего, через что ты меня провел, — сказала я, сложив руки, — ты просто вытираешь руки и выталкиваешь меня за дверь.
В его глазах вспыхнуло негодование. Его руки сжимались и разжимались, но ему удалось сохранить голос твердым и ровным.
— Это был твой выбор. Ты выбрала это.
— Потому что это единственный выбор, который у меня есть, — сказала я. — Не так ли? — Наши глаза были устремлены друг на друга. Я хотела, чтобы он подошел ближе. Я хотела увидеть то, чего там не было. — Разве мы не можем вернуться назад во времени? — спросила я, теперь мой голос стал мягче. — Когда я верила, что что-то значу для тебя?
Он сглотнул и отвел взгляд.
— Ты всегда была моей пленницей. Я всегда был тем, кто держал нож.
И снова этот нож вонзился прямо в меня. Я резко вдохнула, желая избавиться от боли.
— Полагаю, я не должна удивляться. Эстебан сказал, что добиться от тебя чувств — все равно, что добывать кровь из камня.
— Эстебан ни черта не знает, — огрызнулся он, глядя на меня. — Какого черта ты хочешь, чтобы я сказал? Ты думаешь, что все, что я скажу, что-то изменит для тебя? Для меня? Для этой гребаной ситуации? А?
— Ты мог бы сказать мне не уходить.
— Я сказал! — закричал он, маршируя через всю комнату. Он схватил меня за плечи, его покрасневшее лицо прижалось к моему. — Я просил тебя не уходить. Говорил тебе, что может быть другой путь. Ты можешь выйти на свободу, уйти от верной смерти. Но ты такая…
— Какая? — спросила я, наблюдая, как его глаза вспыхивают и разгораются. — Кто я?
— Мученица, — сказал он, выплюнув это слово. — Ты носишь свое благородство, как чертову корону. Я так устал от этого, особенно когда знаю, что внутри сильная, непримиримая женщина, которая просто умирает от желания выйти на свободу. Я видел ее. Я трахал ее. Я хочу, чтобы эта женщина победила.
— Этой женщине придется жить с сожалением.
— Эта женщина, — сказал он, встряхнув меня, — будет жива, — его глаза устремились в потолок, пытаясь успокоиться, но, когда он снова посмотрел на меня, огонь все еще был там. Маска сползла. — Я знаю, что ты любишь своих родителей, Луиза. Но стоит ли их безопасность — даже не гарантированная — твоей собственной жизни? Ты действительно думаешь, что твои родители хотели бы, чтобы ты это сделала? Думаешь, они будут этим гордиться? Если они похожи на меня, они будут чертовски злы. Они проживут свою жизнь с сожалением. Это то, что ты хочешь им дать? Мертвую дочь и долбаную жизнь в скорби?
Я была ошеломлена. Он схватил мое лицо обеими руками и уставился на меня с безумной интенсивностью.
— Будь гребаной эгоисткой! Спаси свою собственную жизнь, — он внезапно отпустил меня, повернувшись ко мне спиной, его рука лежала на шее. — Господь свидетель, я не могу спасти ее для тебя.
Я смотрела на его спину, на ее мощь под темным пиджаком, и думала, не устала ли она нести этот мир. Казалось, ему было так легко отдавать приказы, говорить людям, что делать, и никогда не нужно было отдавать ни унции себя.
— Ты дал мне повод бежать, — сказала я ему. — Дай мне причину остаться.
Он сделал паузу и медленно повернулся, чтобы посмотреть на меня.
— Дать тебе причину остаться?
— Да, — сказала я, подойдя к нему и не отводя взгляда.
Его глаза смягчились, всего на мгновение.
— Что я могу сказать, чтобы ты осталась? — спросил он, его голос был едва выше шепота.
— Скажи, что ты любишь меня.
Моя смелость шокировала его больше, чем меня. Он уставился на меня, расстроенный и совершенно сбитый с толку, как будто ничего не понимал.
— Я не могу этого сделать, — сумел сказать он.
Мне нечего было терять.
— Ты не можешь, потому что не хочешь.
Он открыл рот, потом закрыл его. Он слегка покачал головой, а затем сказал, почти с досадой: