Снова подойдя к холодильнику, он достал второй шприц.
— Эта штука творит чудеса, особенно с такими, как ты, кто раньше ее не пробовал… Ведь ты не пробовал, правда? Конечно нет, такие добропорядочные граждане, как ты… В первый раз она дает ни с чем не сравнимый эффект. Именно в первый раз, а пристраститься к ней тебе не грозит.
Он проверил шприц, выпрыснув в воздух тоненькую струйку содержавшейся в ней жидкости.
— Жаль, что ты не увидишь каньона во всей его красе; все, что ты о нем слышал, — чистая правда. Бесподобное зрелище, особенно на заре, что, к сожалению, не предусмотрено сюжетом, старина.
Его трепотня производила впечатление жуткого абсурда. Я почувствовал смертельную опустошенность, усугубленную тем, что покорным свидетелем этой сцены была Софи. Он шагнул ко мне, и в этот момент рука моя невольно потянулась к карману.
— Это место напоминает Бичи-Хед, куда часто приезжают любовники, чтобы принять последнее решение. Слыхал про такое?
Я отрицательно покачал головой, не сводя глаз со шприца в его руке.
— Итак, вот тебе мой сюжет. Ты привез ее сюда на последнее свидание, чтобы вновь разжечь старые чувства. Не так уж и неправдоподобно, ведь она была твоей первой любовью. К сожалению, по причинам, которые невозможно установить без анализа вашей крови, вы не сумели как следует припарковать эту «телегу». Было темно, вы поставили ее слишком близко к обрыву — такую ошибку может совершить всякий, кто хватает несколько кубиков этого снадобья, — и машинка перевернулась. — Он помахал передо мной шприцем. — Конечно, не так тонко, как в твоих опусах, но я ведь начинающий. Значит, для достоверности у тебя должно быть соответствующее настроение. Раздевайся и ложись рядом с ней.
Я не шевелился.
— Давай, это не такой уж плохой конец. И безболезненный.
Я прошел мимо него, сел на край койки и начал медленно снимать ботинки, понимая, что медлить нельзя. Генри стоял передо мной, наполовину загораживая Пирсона. Я отставил ботинки в сторону и встал, будто для того, чтобы расстегнуть ремень и снять брюки. Левой рукой расстегивая пряжку, я сунул правую руку в карман и, не вынимая пистолета, выстрелил два раза прямо в Генри. Сила выстрелов отбросила его назад на Пирсона. Несмотря на это, Пирсон сумел выпустить одну пулю, но она прошла мимо, угодив в кондиционер. Я выхватил пистолет и крикнул, чтобы он бросил свой. Не знаю, подчинился ли бы он или нет, и никогда не узнаю, в панике я слегка нажал на спуск, и «автоматик» выстрелил еще два раза. Первая пуля попала Пирсону в плечо и развернула его, а вторая поразила его в шею около челюсти; обе пули прошли насквозь и звякнули о металлическую стену. Пирсон рухнул на одно из вертящихся кресел, дернулся к приборному щитку и упал на руль, нажав клаксон; кровь широкой дугой залила ветровое стекло. Он захрипел и затих. Меня едва не вырвало, и я опустился на колени рядом со скрюченным Генри. В замкнутом пространстве фургона легкие мои наполнились едким дымом от выстрелов, запахло паленой одеждой. Казалось, вечность прошла до того момента, когда я наконец смог встать. Пирсон не издавал никаких звуков, надо бы осмотреть его, но я был не в состоянии. Переступив через Генри, я открыл дверь и стал жадно вдыхать воздух, пока сердце не вошло в свой обычный ритм. Только тогда я вспомнил про Софи.
Я заставил себя вернуться внутрь. Софи забилась в угол койки, подняв колени к груди и глядя прямо перед собой широко открытыми глазами. Я хотел натянуть на нее одеяло, но оно насквозь пропиталось кровью. Перейдя во вторую спальню, я сполоснул лицо и, подняв голову, увидел в зеркале над раковиной свое отражение. Я был похож на сумасшедшего. И все же у меня хватило самообладания, чтобы взять чистое одеяло и обернуть им Софи.
— Пойдем, — сказал я. — Пойдем со мной.
Она начала смеяться, точно так, как смеялась после наркотиков тогда, много лет назад, на яхте близнецов. Я шлепнул ее, чтобы истерика прекратилась, взял на руки, вынес наружу, усадил на пассажирское сиденье «бронко» и накинул привязной ремень. Вдруг до меня дошло, что я босой. Мне стоило немалых усилий вернуться за ботинками. Генри и Пирсон лежали в тех же позах, что и прежде. Отвернувшись от них, я стал надевать ботинки и вдруг почувствовал резкую боль: обернулся и обнаружил, что у меня в правой лодыжке торчит шприц. Невероятно, но Генри был еще жив! Я рубанул его по руке, державшей шприц, но сила у него была дьявольская. Даже когда я несколько раз ударил его по горлу неловкими ударами каратэ, он все еще не отпускал шприц и делал отчаянные усилия, чтобы нажать на шток. Короткая, но страшная борьба быстро закончилась. Я вцепился ему одной рукой в лицо, а другой выбил шприц, который он судорожно сжимал. Генри несколько раз перекатился по полу взад-вперед, как заводная игрушка, у которой кончается завод, и изо рта у него хлынула кровь. Глаза широко раскрылись, казалось, он хочет что-то сказать. Но в следующий момент он повалился на бок и затих. Мне понадобилось время, чтобы восстановить дыхание. Я опустился на край койки и смотрел на Генри, пока не убедился, что он мертв. Лишь после этого я, пятясь, двинулся к двери. Закрыв ее за собой, я сел на металлические ступеньки, чтобы дать успокоиться сердцу. Мне стоило большого труда отцепить буксир. Сделав это, я с максимальной осторожностью развернул «бронко»: при свете фар видно было, что каньон находится всего лишь футах в двадцати. Генри аккуратно поставил «виннебаго» задом над обрывом; легкий толчок «бронко» отправил бы его в небытие.