— У меня здесь нет никаких знакомых, кроме вас, я не говорю на вашем языке и не представляю, как взяться за это дело. Стало быть, я целиком в ваших руках. Если вы ничего не можете для меня сделать, скажите, я все пойму.
— А чем именно мы могли бы вам помочь?
Я достал вырезку из «Телеграф» с фамилией горничной, обнаружившей тело Генри.
— Вот эта женщина. Не можете ли вы как-нибудь устроить мне встречу с ней?
Они обменялись взглядами.
— Зачем это вам?
Я рассказал о своих сомнениях: вряд ли такой крупный мужчина, как Генри, мог повеситься в маленькой уборной. Об эпизоде в аэропорту Венеции я умолчал. Мои новые знакомые пришли в замешательство.
— Вы хотите сказать, что ваш друг умер как-то иначе?
— Боюсь, здесь что-то не так.
— В таком случае вам лучше всего, пожалуй, пойти в ваше посольство.
— Совершенно верно. Но дело в том, что власти в Лондоне приняли официальную версию самоубийства и умыли руки. Не думаю, что они обрадуются, если я или кто-то другой станет расследовать это дело.
— Что же в таком случае вы хотите узнать у горничной?
— У меня с собой фотография Генри. Пусть подтвердит, что обнаружила именно его, и развеет мои сомнения. Больше мне от нее ничего не нужно. Но нашу беседу должен кто-то переводить, и я рассчитываю на вас.
Голицын внимательно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на дочь.
— И это все?
— Да. Если она подтвердит, что это был Генри, дело будет исчерпано.
— А если она ушла из гостиницы?
— Значит, я доставил вам массу хлопот понапрасну.
— А если она скажет, что это был не ваш друг?
— Этот вариант, признаться, я не продумал.
— А надо бы, — заметил он, и я почувствовал в его голосе колебания. Тут на выручку мне пришла Любава. Она заговорила с отцом по-русски, он, как мне показалось, ей возражал. А когда они закончили, девушка обратилась ко мне:
— Я думаю, идея найти и расспросить эту женщину вполне разумна. Только разговаривать с ней лучше мне, а не вам или отцу. Чтобы она не испугалась.
— Да, вы правы. Но готовы ли вы это сделать?
— А почему бы и нет? Возьму фотографию и скажу, что семья вашего друга хочет поблагодарить ее и прислала немного денег.
— Как бы разговор о деньгах не вызвал у нее подозрения.
— Нет, уверена, он вызовет только удовольствие. Тем более разговор о валюте. Почти каждый москвич счастлив получить валюту.
Я посмотрел на Голицына.
— Что вы об этом думаете?
— Я давно понял, что спорить с дочерью бесполезно. Она обычно поступает по-своему.
Они обменялись еще несколькими фразами по-русски, и вопрос был улажен. Горничной решили предложить двадцать фунтов, как вполне приличную сумму.
— Да, этого вполне достаточно, — сказал Голицын.
— Как только что-нибудь узнаете, позвоните мне.
Они снова поговорили по-русски, и Любава ответила:
— Отец полагает, что вам лучше прийти сюда. Конечно, все меняется к лучшему, но ничего нельзя гарантировать. Старые обычаи в России отмирают медленно.
— Как же вы пережили все эти годы? — спросил я.
Она пожала плечами.
— Думаете, у нас был выбор? Выбора не было.
— А теперь?
— Теперь мы должны учиться жить с самого начала. Вот часть новой жизни — вы приехали сюда и просите нас о помощи. Для нас это само по себе роскошь.
В благодарность за их любезность я подарил ей флакон духов, а ее отцу — сигареты.
— Это не «блат», — сказал я, — просто знак благодарности за вашу любезность и гостеприимство.
Мои подарки, как мне показалось, просто их ошеломили.
Глава 6
НАСТОЯЩЕЕ
— Я отвезу вас в гостиницу, — предложил Голицын.
— Прошу вас, не надо, — пытался я возразить, — я поймаю такси.
— Это не Лондон, друг мой, здесь такси редкость. Да и на улицах небезопасно. Хотя мне неловко об этом говорить.
— А знаете, в Лондоне тоже небезопасно.
По дороге в гостиницу я все время ощущал беспокойство Голицына. Видимо, вся эта история его взбудоражила. И пока «Жигули» пробирались по пустынным мокрым улицам, я старался его отвлечь.
— Что же больше всего у вас изменилось?
— Больше всего?
— Ну да! После перестройки.
Он засмеялся.
— Перестройка — это новое название старого хаоса. Раньше у нас был хлеб и страх. Страх остался, а хлеб исчез. Сто лет назад наш великий поэт Лермонтов написал: «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ». Теперь мы говорим: «Привет, немытая Россия, страна бродяг, страна воров».