— О машине, конечно. Они считают, что ничего серьезного.
— Потрясающе. А что Мелани, ее ты не отбуксировал к себе?
— До чего остроумно!
— Как она тебе?
— Девушка в полном порядке.
— Что это значит?
— В порядке, и все.
— И все? Ты собираешься с ней еще встречаться?
— Возможно.
— Не слышу в твоем голосе энтузиазма. По-моему, она очень привлекательная и очень неглупая девушка.
— Угу.
— Ну так что?
— Как ты думаешь, она не еврейка?
— Нет. А хоть бы и да, что с того?
— С еврейками всегда масса проблем. Это все знают.
— Да ну? И какие же?
— Они хотят замуж.
— Что, конечно, такому хорошему христианскому мальчику, как ты, совершенно ни к чему.
— Ты же понимаешь, что я имею в виду. Пока им не пообещаешь жениться, они ног не раздвинут.
— Кто тебе сказал эту чушь?
— У меня много друзей евреев, и все они так говорят.
— Просто они хотят сохранить своих девушек для себя.
— Ладно, там видно будет, — промямлил Генри.
— А как насчет Софи, что ты теперь о ней думаешь?
— Ты видел ее блузку? Через нее соски просвечивают.
— Ну и что?
— Значит, я прав. Я имею в виду ту фотографию.
— Ну-ка, постой. Допустим, Мелани окажется кристально чистой христианкой первого сорта, а ноги раздвинет достаточно широко, чтоб туда пролезла твоя хваленая елда, и при этом разденется. Ты что — убежишь от нее?
— Ты это к чему?
— А к тому, что нет никакой разницы между голой пташкой у тебя в постели и этой чертовой фотографией в журнале. Разве не так?
— Есть разница, и огромная, — возразил Генри. — Фотография выставлена на общее обозрение. Как я могу показаться с девушкой, зная, что вся округа на нее дрочится?
— Ты просто мешок дерьма, вот ты кто!
— Ладно! Каждый остается при своем мнении, — сказал Генри. — Будешь в хорошем настроении, тогда поговорим.
— Я уснул в отличном настроении, а ты разбудил меня и заставил слушать твои расистские сексуальные бредни. Надеюсь, твоя машина выдержит операцию. Ее положили в отдельную палату?
— Спокойной ночи, — сказал Генри.
Лишь через два месяца я впервые переспал с Софи — два месяца мучительной неопределенности, когда я забросил работу и каждый раз, просыпаясь, чувствовал себя словно перед решающей битвой, не зная, выиграю ее или проиграю. Софи оказалась девственницей. Теория Генри была уничтожена, хотя он в это так и не поверил.
Глава 11
ПРОШЛОЕ
В самом начале любви обычно испытываешь непреодолимое желание узнать о своем предмете как можно больше. И только со временем становишься более скрытным, прижимистым, а то, что успел узнать, стараешься обернуть себе на пользу.
У нас с Софи было именно так. Когда наши отношения зашли достаточно далеко, мы сочли необходимым обременить друг друга историями своей жизни. Она заставила меня раскопать детские фотографии — жуткую память о каникулах, проведенных на море. Маленький мальчик с тюремной стрижкой и худеньким личиком, с ведерком и саблей в руках храбро встречает суровые волны Английского канала. Потом — юноша в костюме для крикета, уже с более выразительными чертами лица, но по-прежнему с ужасной стрижкой. Софи внимательно их изучила и выбрала несколько самых тошнотворных, чтобы носить в своем портмоне. Я, со своей стороны, с пристрастием допросил ее, где она воспитывалась, в какую школу ходила. Выяснилось, что она воспитывалась и училась в монастыре, и после этого она стала для меня еще более загадочной. В мои школьные годы существовал миф — я в него тогда непоколебимо верил, хоть и не проверял, — что в ежовых рукавицах монахинь монастырские девочки постоянно находятся в состоянии сексуального возбуждения.
— Покажи и ты мне свои старые фотографии, — попросил я, — а то так нечестно.
— Они отвратительные, ты меня сразу разлюбишь.
— Сейчас проверим.
— Я носила гадкую форму, а на зубах у меня был проволочный каркас. — Она долго упиралась, но потом все же вытащила фотографии на свет Божий. Мне они показались очаровательными.
— Сколько тебе здесь лет?
— Четырнадцать.
— Прекрасное развитие для такого возраста.
— Да, ничего. Они у меня всегда были большими, а в монастыре насчет этого строго. Меня заставляли их забинтовывать.
— Какое варварство! Родители у тебя католики?
— Нет. После их смерти меня отдали одному бездетному родственнику. Они с женой никак не могли со мной справиться и потому отдали в монастырь.
— А сейчас? Ты ходишь к мессе?
— Нет, никогда.