— Думаете, я все еще в опасности?
— Вы во что-то вляпались, но пока сорвались с крючка. Полагаю, тогда в Венеции вы действительно видели вашего друга и только поэтому до сих пор живы. Так что вы правы — старая дружба не ржавеет.
— Что же мне теперь делать?
— Ничего. Пока я не разберусь со всем этим. Впрочем, это не моя сфера. Но… У меня везде есть знакомые. Он ободряюще улыбнулся. — Я дам вам знать. Ведите себя как ни в чем не бывало. Вам обязательно надо быть в Лондоне?
— В общем, нет.
— Есть у вас друг, к которому можно поехать на время?
— Пожалуй.
— Так и сделайте. Только дайте знать, где вы.
— Нет слов, чтоб выразить мою благодарность. Ваш рассказ тронул меня до глубины души. Я вспомнил те далекие дни, когда бегал за обычными воришками.
С тем он и ушел. Я посидел еще немного, купил овощей и хлеба и пошел к машине. Под «дворник» была подсунута квитанция за парковку. На сей раз я не пожалел, что проштрафился.
Предложение Алберта я воспринял всерьез. Думая о том, куда бы поехать, я вдруг вспомнил про Роджера Марвуда, моего старого университетского тьютора[29] и преподавателя английского языка. Уроженец Корнуолла, он, когда вышел на пенсию, купил на все свои сбережения рыбацкий домик около гавани в Портлевене, решив вернуться к своим корням и жить как можно дальше от академических лужаек. Все это время он поддерживал со мной связь. Каждый раз, когда у меня выходил новый роман, писал письма — надо сказать, не всегда восторженные, длинные письма от руки, полные одиночества. Я многим был ему обязан: раньше всех обнаружил у меня способности и побудил заняться литературой. Именно Роджер послал мою первую рукопись знакомому издателю с убедительными рекомендациями, которые возымели действие. Я исправно отвечал на его письма, посылал в подарок на Рождество бутылку его любимого «молта»[30], и все же испытывал угрызения совести, потому что никогда он не видел от меня даже капли того дружеского тепла, которого так жаждал. Он был гей, хотя это слово применительно к Роджеру вводило в еще большее заблуждение, чем обычно.[31] Это был очкарик, таращившийся на жизнь и на свои любимые книги сквозь толстые окуляры. Такого веселым не назовешь, скорее мрачным. Его рассуждения о текущих событиях всегда были едкими, словно уксус.
— Будь у меня более высокая пенсия, я предпочел бы Грецию, — как-то признался он. — Но, в конце концов, здесь тоже море. Не такое синее, как Адриатическое, но все же лучше, чем никакого.
Я ни разу не ездил к нему с тех пор, как он вышел на пенсию, несмотря на многократные приглашения. Мои прозрачные оправдания он принимал без злобы, хотя понимал, что они липовые.
Сейчас же, по некотором размышлении, его дом показался мне самым подходящим местом. Я позвонил ему в тот же вечер.
— Роджер, боюсь показаться чертом из коробочки, но что, если я приеду к вам погостить недельку-другую? Если неудобно — ради Бога, скажите, я все пойму. Годы проходят, и мне очень стыдно, что мы так редко видимся.
Ведя с ним разговор, я ощущал неловкость, тем более что его реакция была моментальной и искренней.
— Какая замечательная новость, дорогой мой! Ну конечно же приезжай — когда и на сколько хочешь.
— Нет, правда? Вы уверены, что говорите это не из вежливости?
— Я вовсе не вежливый, — сказал он, — и никогда им не был. Будь что-то не так, я бы сказал. И не надо никаких церемоний.
Потом с проницательностью, свойственной старикам, он спросил:
— У тебя ничего не случилось?
— Нет, нет!
— Ну и хорошо. Как славно, дорогой мой! Когда тебя ждать?
— Постараюсь попасть на завтрашний поезд.
— Тебе надо выходить в Хелстоне, это ты знаешь. Возьмешь такси. К сожалению, встретить тебя не смогу: у меня был выбор — бросить пить или перестать водить машину, и я, как ты понимаешь, долго не колебался — уж очень люблю древесинку.
Так он ласково называл скотч, который не разбавлял ни водой, ни льдом.
На следующее утро, вооружившись новым портативным компьютером, в который загрузил все тот же текстовой процессор и текущую работу, я отправился на вокзал Ватерлоо.
До национализации «Корнуоллская Ривьера» была одним из самых знаменитых поездов на Большой западной линии. Теперь, когда эта линия стала всего-навсего частью городской железной дороги, неопрятные вагоны даже отдаленно не напоминали старые нарядные бело-коричневые составы. Оказалось, что и вагона-ресторана в поезде нет; мне объяснили, что не хватает персонала — это при трех миллионах безработных! Вместо этого пассажирам предлагалось совершить рискованное путешествие в закусочный бар, где смельчаков ожидало лишь что-то несъедобное в пластиковых пакетах. Пришлось приготовиться к долгому путешествию впроголодь. Но едва мы проехали Рединг, на пороге купе появился приветливый пакистанец с целым ящиком отличных свежих сэндвичей. Он объяснил, что у него «тэтчеровское» частное предприятие и что он всегда распродает весь товар до Эксетера. Это было единственное приятное исключение на общем унылом фоне.