— В Корнуолле. Запишите номер.
— Это гостиница?
— Нет, частный дом, я в гостях у старого товарища.
— О’кей, давайте я вам сразу же перезвоню. Наши телефоны надежнее. Лишняя предосторожность никогда не повредит.
Я подождал, осознавая мелодраматичность момента, потом поднял трубку.
— Вы можете разговаривать? — спросил Алберт.
— Да. Есть какая-нибудь информация?
— Очень мало. Вы были правы — все хранят молчание. О жене все же удалось кое-что узнать. Вам известно, что она дважды попадалась на наркотиках? Один раз на кокаине, второй — на героине? По последнему обвинению получила условный срок.
— Нет. В первый раз слышу.
— Когда вы жили вместе, никогда за ней такого не замечали?
— Однажды было. Но я тогда подумал, что ее просто уговорили — мы попали на отдыхе в очень странную компанию.
— Ладно, я продолжаю розыски. Но дело, возможно, более запутанное, чем вы предполагали.
— В каком смысле?
— Это пока мое ощущение. Не исключено, что тут замешаны ребята из Сенчури-Хаус, но ничего определенного сейчас сказать не могу.
Упоминание о Сенчури-Хаус меня поразило. Это была штаб-квартира МИ-6, и до последнего времени само ее существование официально отрицалось — трогательная уловка нашего истеблишмента, который, как и в случаях с королевскими скандалами, уподобился страусу и спрятал голову, уверенный в том, что теперь никто его не видит.
— Почему вы так решили?
— Допустим, опыт подсказывает. Когда ничего нельзя узнать из обычных источников, дело пахнет именно этим. И место, которое он выбрал для встречи с Создателем, тоже кое о чем говорит. Впрочем, все это я беру на себя. Я продолжаю копать. Как долго вы собираетесь там оставаться?
— Минимум неделю.
— За это время должно появиться что-нибудь новенькое. Когда приедете, позвоните, или я сам с вами свяжусь.
Роджер вернулся в комнату в тот момент, когда я прощался с Албертом.
— Это мой издатель, — сказал я Роджеру. — Волнуется, как бы я не опоздал со сдачей романа. На этот раз они заплатили довольно приличный аванс. Вы никогда не пробовали писать?
— Пробовал, даже написал кое-что, но боюсь, не смогу закончить.
— А о чем?
— Руссо и культ божественного гения в 1770-е и 80-е годы. Вряд ли вызовет большой интерес у Книжного общества.
— Можно мне почитать?
— Зачем тебе такие мучения? Ну ладно, подумаю.
Только во время нашей обычной утренней прогулки — где-то на полпути — Роджер после долгого молчания снова заговорил о Генри. Избегая смотреть мне в глаза и устремив взгляд на покрытые солнечными бликами волны, он вдруг сказал:
— Я думал о твоих проблемах. Возможно, один мой знакомый тебе поможет.
— Правда? Кто же это?
— Ты его не знаешь. Бывший полицейский. Точнее, его можно считать полицейским — он служил в полиции нравов и однажды сделал для меня доброе дело. — Он по-прежнему не смотрел на меня.
— Почему вы так думаете?
— Птицы одного полета гнездятся неподалеку, — заметил Роджер. — Он тоже когда-то знал Генри.
— Не упоминал ли о нем как-нибудь Генри в разговоре со мной?
— Вряд ли. Что интересно — я из-за этого почти не спал всю ночь, все думал, — ты ведь ошибался, полагая, что знаешь Генри лучше всех. Ты знал его только с хорошей стороны, а я — с плохой, и поэтому мне было известно больше, что очень важно в оценке человека. Как видишь, Генри вел двойную жизнь, и его вторая жизнь, как и у многих из нас, была неправедной.
На какое-то время мы замолчали, а потом он сказал:
— Я свяжусь с этим человеком, попробую выяснить, согласится ли он с тобой встретиться. Конечно, если ты собираешься и впредь этим заниматься.
— Я уже слишком далеко зашел, — сказал я.
Он не вспоминал об этом до дня моего отъезда. На исходе второй недели я почувствовал, что запас терпения у Роджера исчерпан. Он ничего не говорил из вежливости, но у него, как и у многих привыкших жить в одиночестве людей, был устоявшийся образ жизни, и он с трудом скрывал свое раздражение. Наверно, домашние раздоры нередко происходят оттого, что приходится делить единственную ванную. Он горячо возражал, когда я объявил ему о своем отъезде, но в тоне его я уловил нотку облегчения. Еще раз звонил Алберт, ничего нового не сказал, а расспрашивать его при Роджере было неудобно. Две недели, проведенные в безопасности вне Лондона, излечили меня от паники, и мне даже захотелось поработать над романом в привычной обстановке. На прощанье я оставил Роджеру в подарок полдюжины бутылок его любимого «молта». Только во время нашего последнего завтрака он пододвинул мне листок.