— Ну, может, и так, — сказал Кемлеман, снова подавляя отрыжку. — Мы должны играть теми картами, которые нам достались. И действовать быстро, потому что птички могут упорхнуть в любой день. А сейчас, мистер Уивер, мы попросили бы вас кое-что посмотреть, но для этого вам надо полететь в Финикс.
Кемлеман отвез меня в машине без опознавательных знаков на маленький аэродром с аккуратными самолетиками, которые всегда напоминают мне авиамодели моего детства — из бальзы[78], с пропеллером на резинке. Нас ждал полицейский вертолет. Даже в лучшие времена я к полетам относился настороженно. Никогда, к примеру, не мог понять, каким образом 747-й отрывается от земли и тем более держится в воздухе, а о летательных свойствах вертолетов вообще говорить не приходится, я их просто боюсь. Но выбора не было, поэтому я покорно проследовал за Кемлеманом и занял место позади пилота.
Вертолет набрал высоту, потом опустил нос под опасным углом, и мы понеслись над поверхностью земли с захватывающей дух скоростью.
По прибытии в Финикс у меня дрожали ноги. В полицейском управлении нас провели в полуподвальную комнату с шестидесятимиллиметровым кинопроектором. Кемлеман познакомил меня с двумя другими агентами ФБР, помоложе, модно одетыми, в элегантных костюмах, при воротничках и галстуках — покойный «Дж. Эдгар» был бы доволен. Они назвали свои фамилии, которые тут же вылетели у меня из головы. Как только мы уселись, один из агентов погасил свет и включил проектор.
Еще до того, как на переносном экране стали мелькать кадры, я почувствовал недоброе; так бывает, когда садишься за стол, зная заранее, что еда будет отвратительной. Сначала не было фокуса — у того, кто держал камеру, тряслись руки, пока он ее настраивал. Потом появился интерьер какой-то комнаты, но, поскольку свет исходил только от одной лампы, разобрать детали было нельзя. Затем камеру, видимо, установили на треногу, и качество съемки улучшилось. Играла музыка; мелодия напоминала что-то из Вилла-Лобоса и повторялась с леденящей назойливостью. Внезапно появилось лицо крупным планом под белой маской пьеро с черными вертикальными прорезями для глаз и оскаленным ртом, обведенным черным. Когда общий план увеличился, захватив большую часть комнаты, стало видно, что обладатель маски совершенно голый мужчина, далеко не молодой, с дряблым животом, такими же дряблыми ногами и редкими седыми волосами.
— Увидите знакомое лицо — скажите. Надо будет — еще раз прокрутим пленку, — сказал мне Кемлеман.
Тут пленка оборвалась, и агент быстро вырубил ток.
— Сейчас я ее склею, у меня есть пресс.
Воспользовавшись паузой, я спросил у Кемлемана, откуда эта пленка.
— Мы ее нашли в одной заброшенной церкви, в паре веллингтоновских ботинок, на которые не сразу обратили внимание. Судя по кодовому клейму на пленке — кстати, она со склада негативов «Агфа», — эта партия была продана в Милане. Вы знаете кого-нибудь в тех краях?
— Не совсем тех. Возможно, голый мужчина — это старик, которого я видел в Венеции. Маска очень похожа на венецианскую, впрочем, это еще ни о чем не говорит. Такую можно купить где угодно.
Снова погасили свет и включили проектор.
— Потеряли семь кадров, — сказал агент. — Пленка такая хрупкая, может опять порваться.
— А если пустить на малой скорости — выдержит?
— Надо попробовать.
— Попробуйте.
Агент изменил скорость. Голый пьеро просеменил мимо зеркала к кушетке, где, обложенный гирляндами виноградных листьев, как скорбный Бахус, лежал маленький худенький мальчик, тоже голый. Когда его показали крупным планом, я увидел широко раскрытые глаза, безучастно устремленные в камеру. Ребенка, видимо, накачали наркотиками. Пьеро склонился над ним и стал гладить его тщедушное тело, ласкал незрелые гениталии. Затем пошли темные кадры, когда же видимость восстановилась, старый пьеро уже сидел на кушетке, а ребенок, стоя на коленях, сосал у него между ног. Хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть всей этой мерзости. И хотя смотрели мы не из праздного любопытства, я считал, что пора прекратить этот кошмар. Все же я заставил себя смотреть дальше и вдруг заметил еще одного мужчину, тоже голого. Он сидел на том, что по-театральному называется гамлетовским стулом, в замысловатой, в виде бабочки маске и наблюдал.
— Остановите, — попросил я.
— Мы не можем долго держать кадр, он выгорает от лампы, — объяснил агент у проектора. — Но в нашей лаборатории кадр можно увеличить, отпечатать и отсканировать на компьютере.