Приватизация 1990-х гг. стала небывалым в истории случаем теневого соглашения между бюрократией и преступным миром. Две эти социальные группы поделили между собой промышленность России. Этот союз бюрократии и преступности нанес по России колоссальный удар, и неизвестно еще, когда она его переболеет.
Молодой аспирант-биохимик Каха Бендукидзе «скупил ваучеры» и приобрел «Уралмаш». Сам он так говорит в интервью газете «Файнэншл Таймс» от 15 июля 1995 г.: «Для нас приватизация была манной небесной. Она означала, что мы можем скупить у государства на выгодных условиях то, что захотим. И мы приобрели жирный кусок из промышленных мощностей России. Захватить “Уралмаш” оказалось легче, чем склад в Москве. Мы купили этот завод за тысячную долю его действительной стоимости» [9]. Заплатив за «Уралмаш» 1 млн долл., Бендукидзе получил в 1995 г. 30 млн долл. чистой прибыли.
Зарубежные эксперты так характеризуют общности, которым в ходе приватизации передавалась основная масса промышленной собственности: «В настоящий момент все они так или иначе демонстрируют паразитическое поведение, их действия носят не инвестиционный, а спекулятивный характер, свойственный в большей мере странам третьего мира… Такая ситуация характерна скорее не для зарождающегося, а для вырождающегося капитализма. Фактически идет процесс передела накопленной собственности, а не создание нового богатства. В этих условиях исключительно либеральная экономическая политика, основанная на непродуманной и неконтролируемой распродаже государственной собственности, обречена на провал, что приведет лишь к усилению власти спекулятивных групп в российской экономике».
И вот общий вывод: «Резюмируя все сказанное, мы утверждаем, что существующая концепция массовой приватизации является главной ошибкой, которую Россия может совершить в ближайший год реформ» [10].
М. Кастельс, А. Турен и их коллеги-эксперты высказали принципиальные, очень важные суждения о начавшейся в России приватизации, которые быстро получили эмпирические подтверждения. Но эти суждения не были приняты во внимание и скрыты от общества и от научной общественности.
Чтобы как-то смягчить эффект от небывалого подлога, который совершали политики и высшие чиновники экономического блока правительства, в социологический лексикон был введен термин идеи-кентавры. Инициатор применения этого термина Ж.Т. Тощенко пишет:
«Что представляют собой кентавр-идеи, как они рождаются? Во-первых, это полный или частичный разрыв между реальностью и представлениями о том, что должно или может быть. Нередко они содержат идеализированное или умышленно искаженное представление о состоянии или возможности решать конкретные проблемы, исходя из воображаемых методов и средств, сконструированных умозрительно. В современной действительности кентавр-идеи приобретают порочную, порой зловещую определенность при попытке реализации, несмотря на то, что никак не коррелируют с реальностью, в которую их собрались внедрить. В результате авторы этих идей продолжали настаивать на их выполнении при жесточайшем (к сожалению, нередко пассивном) сопротивлении тех, на кого идеи были направлены. Кентавризм создавал огромные помехи в организации нормальной жизни людей…
Что касается нашей действительности, можно привести идеи Гайдара и его сторонников о том, какая должна быть Россия в будущем. Порок их задумок состоял в том, что они не имели отношения к действительности и не учитывали реальности российской жизни, состояние экономики, менталитет народа. Гайдар и подобранная им команда не знали реальной жизни, судили о ней по статистическим сборникам. И была у них ничем не подкрепленная вера, что рынок сам, без участия государства, все отрегулирует, напоит и накормит страну. И вопреки обещаниям, “научным” расчетам, что реализация их идей приведет к повышению цен в 3-5 раз, в первый же год реформ цены в среднем скакнули на 2600%. И это при полном игнорировании интересов и потребностей народа. Когда в феврале 1992 г. Гайдару доложили, что в Зеленограде зафиксировано 36 голодных смертей, он спокойно ответил: “Идут радикальные преобразования, уход из жизни людей, не способных им противостоять, дело естественное”» [11].
Не будем гадать, по неведению действовали «Гайдар и его команда» или по осознанному рациональному плану, опираясь на точное знание «реальности российской жизни, состояния экономики, менталитета народа». Важно, что речь идет о грубом и даже жестоком воздействии на реальность при сокрытии и целей, и предполагаемой социальной цены.
Описанный выше класс подобных идей вернее будет назвать «волки в овечьей шкуре», но авторитетные социологи предложили политкорректный термин — пусть будут кентавр-идеи.
Для нас важно, что концепция приватизации никак не могла быть заблуждением реформаторов — масштаб противоречия между их концепцией и российской реальностью был им прекрасно известен. Ж.Т. Тощенко так пишет о приватизации:
«Кентавр-идеи появляются в случае смешения научного и политического (идеологического) подходов. То, что наука заинтересована в объективном знании, не оспаривается никем. Как и то, что политика и идеология преследуют цели, не всегда совпадающие с логикой научного познания. Но в реальной политической жизни появляются идеи, которые базируются вроде бы на научных основах, но преследуют отнюдь не научно-обоснованные цели. Особенно наглядно это проявилось в так называемой ваучеризации, идею которой приписывают Чубайсу (по утверждению соратника по “кружку” Чубайса В. Найшуля, он эту идею продвигал в советское время), которая породила вопиюще несправедливое распределение национального богатства и его концентрацию у немногих» [11].
Признаком кентавр-идеи была сама Концепция закона о приватизации (1991 г.), в которой называются такие главные препятствия ее проведению: «Миpовоззpение поденщика и социального иждивенца у большинства наших соотечественников, сильные уравнительные настpоения и недовеpие к отечественным коммеpсантам (многие отказываются пpизнавать накопления коопеpатоpов честными и тpебуют защитить пpиватизацию от теневого капитала); пpотиводействие слоя неквалифициpованных люмпенизиpованных pабочих, pискующих быть согнанными с насиженных мест пpи пpиватизации».
Антиpабочая фpазеология официального документа, присущая социал-дарвинизму времен «дикого капитализма», пришла под лозунгами демократии! Опять же, не будем спорить, имело ли здесь место «смешение научного и политического (идеологического) подходов». Почти очевидно, что в кентавр-идее приватизации не было ни атома научного подхода.
Перейдем к рассмотрению отношения населения России к приватизации промышленности. Для этого надо сделать следующие замечания методологического характера.
Приватизация как зло. Известно, что объективный факт не воспринимается в общественном сознании сам по себе, как нечто данное в своей истинности. Его образ создается идеологическими и культурными средствами (в нашем случае, грубо говоря, «телевизором»). Американский социолог Дж. Александер пишет, что реальное событие переживается в зависимости от того, как его преломляют в культуре: «События — это одно дело, представление этих событий — совсем другое. Травма не является результатом переживания групповой боли… Коллективные акторы “решают”, представлять ли им социальную боль как фундаментальную угрозу их чувству того, кто они есть, откуда они пришли, куда они идут» [12].
Для нашей темы из этого следует, что оценка приватизации как «добра» или «зла» есть, по выражению Александера, «продукт культуральной и социологической работы». Очевидно, что приватизация, будучи «главным инструментом» реформ, имела информационную поддержку в виде такой позитивной пропаганды, какую только могли обеспечить «культуральные и социологические» ресурсы новой политической системы.
Отсюда вытекает вопрос: что действительно измеряет социолог, какую скрытую (латентную) величину он оценивает, используя как индикатор «долю положительных и отрицательных оценок» — осознанное мнение опрошенных или качество пропаганды приватизаторов? В любом случае, сдвиг в сознании, произведенный пропагандой в сторону положительных оценок, надо иметь в виду.