Этот вопрос в «телефонном разговоре» давал президенту хорошую возможность дистанцироваться от «дела Чубайса» и сказать слова, исцеляющие культурную травму общества, — ведь требовалась лишь символическая оценка, никто и не ратует за то, чтобы проводить национализацию.
Кроме того, речь шла не о том, что происходит «везде в мире», а о том, как «частные собственники» управились с хозяйством именно в России. Кстати, не только в России, но и нигде в мире частный собственник не является более эффективным, чем государство. Эффективность частного предпринимателя и государства несоизмеримы, поскольку они преследуют разные цели и оцениваются по разным критериям. У частника критерий эффективности — прибыль, а у государства — жизнеспособность целого (страны). Сравнивать эффективность частных и государственных предприятий по прибыльности в принципе неверно и потому, что в рыночной экономике государственные предприятия создаются именно в неприбыльных отраслях, из которых уходит капитал.
Исследование [1] дало очень богатый эмпирический материал, который позволяет формулировать большое число и методологических, и прикладных проблем. На поверхности лежат такие задачи:
— Должен ли социолог, составляя программу исследования и формулируя вопросы, использовать то знание о состоянии общества и идущих в нем процессах, которым еще не обладают опрашиваемые? Ведь опросы ставят разные цели: или оценить осведомленность общества (например, о доктрине приватизации), или выяснить отношение общества к социальному явлению. От этого зависит и тип вопросов, и трактовка ответов.
— В какой мере для социолога допустимо или обязательно информировать привлеченных к исследованию граждан о тех представлениях, которые сложились в научном сообществе об изучаемом предмете?
— Что даст более адекватное знание о мнении или позиции гражданина? Первый подход — побудить его вопросами социолога к тому, чтобы он сам осознал суть социального явления и его последствий (как например, приватизации) и высказал свое суждение. Второй подход — предварительно кратко изложить ему альтернативные взгляды на явление с аргументами «за» и «против», а потом предложить сделать выбор между этими вариантами.
Вопросы непростые. Данная социологом информация повлияет на мнение опрашиваемого, его ответ не будет импульсивным, «наивным». С другой стороны, допустимо ли «злоупотребление незнанием»? Ведь ответы людей, от которых скрыты сведения, позволяющие им сделать более рациональный выбор, влияют на поведение общества и самих этих людей. Не является ли сокрытие информации разновидностью манипуляции сознанием?
Рефлексии социологического сообщества требует и тот факт, что в прикладной социологии наблюдается сдвиг от изучения общественного мнения к его формированию. Имидж беспристрастного знания становится маской. Становится нормой, что социолог задает рамки рассуждений, навязывает понятийный аппарат и узкий набор «ответов». Он предлагает тему и определяет, что важно, а что не важно в нашей действительности. Он проблематизирует тему, отбирая неявные гипотезы объяснения реальности, а затем прибегает к редукционизму, пpевpащая пpоблемы в упрощенные модели и выражая их посредством «доступных» клише. Что же остается от научного подхода?
История приватизации дала важные уроки, и их следовало бы обсудить. Как пример, можно привести опрос ВЦИОМа 1994 г., выяснявший отношение людей к приватизации. Отношение это было скептическим, подавляющее большинство в нее не верило с самого начала и тем более — после проведения. Но при опросе проблема была редуцирована таким образом, что 64% опрошенных выбрали как самый приемлемый вариант ответа такой: «Эта мера ничего не изменит в положении людей». Они назвали приватизацию «показухой» (такую семантику им предложили для выражения своего неприятия).
Речь шла о фундаментальном изменении всего социального порядка, которое затрагивало благополучие каждого человека, но из заданных социологами моделей этот смысл был вычищен. Опрос стал инструментом искусственного «отключения» дара предвидения. Как может приватизация всей государственной собственности и, значит, большинства рабочих мест ничего не изменить в положении людей! Как может ничего не изменить в их положении массовая безработица, которую те же социологи предвидели как следствие приватизации! Адекватность вопросов структуре проблемы следовало бы считать важным критерием при разработке программы исследований. Нарушение этой нормы, не вызывающее никакой критики коллег, разрыхляет профессиональное сообщество.
С другой стороны, упрощенные модели и клише, предлагаемые социологами, облегчают ответы, создают у респондентов иллюзию «компетентности без усилий». Трудно преодолеть соблазн такого сговора. Если представить респондентам проблему в ее реальной сложности и противоречивости, пусть даже найдя для этого ясные формулировки, то ответы также будут противоречивыми и сложными для интерпретации. Возникает вопрос: должен ли социолог обсуждать в публикации проблему когерентности ответов, выражающих мнение опрошенных? В ситуации когнитивного хаоса и фантомности сознания это делает исследование гораздо более трудоемким. Но можно предположить, что имеет смысл повысить качество выводов за счет сокращения количества эмпирических данных.
К этому вопросу примыкает проблема несоизмеримости ценностей. Редуцирование этой проблемы путем предъявления ложных дилемм («Вы за свободу или за порядок?») углубляет раскол в обществе и усиливает «фантомность» общественного сознания. В реальности приходится следовать ценностям не только несоизмеримым, но и конфликтующим. Политики и демагоги решают эту проблему путем ее примитивизации и дискредитации неудобных для них ценностей (так, в дискурсе реформаторов были репрессированы ценности равенства и справедливости в пользу эффективности). Но социологи не должны предлагать обществу этот путь. Образ мира, выраженный в их вопросах, не должен быть опущен ниже некоторого критического уровня упрощения.
Наконец, в условиях быстрого изменения социальной структуры общества в состоянии его ценностного раскола перед социологом встает сложная проблема взвешивания ответов людей из групп, занимающих разное положение в социальном конфликте. Вот, например, в исследовании общественной оценки приватизации обнаружено: «значительная часть респондентов считает, что приватизация была полезна для общества». Исследователи считают, что эта «доминирующая в массовом сознании оценка связана с тем, что для 22% приватизация была лично выгодна им и членам их семей» [1].
При этом не раз было зафиксировано, что около % населения считают приватизацию «грабежом». Очевидно, эти люди не считают приватизацию полезной для общества. Выходит, мнение тех, кому приватизация была выгодна, исследователи посчитали более весомым, чем мнение «проигравших» («ограбленных»). Их оценка признана доминирующей в массовом сознании.
Как обосновать и учесть это фактическое неравенство в социологических исследованиях? Но если эту сторону реальности просто замалчивать, понятийный аппарат социолога становится неадекватным и реальности, и массовому сознанию.
Строго говоря, мы сталкиваемся даже не с разницей веса респондентов из разных групп, а во многих случаях с несоизмеримостью их весов, их принципиальным качественным различием. Измеряя частоту разных ответов представителей разных групп, мы часто измеряем совершенно разные латентные величины. Уходить от этой проблемы нельзя. Сытый голодного не разумеет. А грабитель разумеет ограбленного? Разве они одинаково поймут вопрос социолога? Вот, спрашивают мнение о приватизации. Рабочий, в результате приватизации потерявший работу, а потом и жилье, видит один образ — и отвечает, что это «грабеж трудового народа». Брокер видит совсем другой образ, и говорит: «полезно для общества».