— Ее зовут не Эсмеральда, и вам это известно, — возразил Томас.
— Тем не менее, — спокойно сказал Эджингтон.
— Я не видел, чтобы леди Эджингтон хотя бы разговаривала с этой женщиной. Почему ее интересует ее благополучие? — спросил Томас.
— Моя жена не верит в существование спиритов. Но она верит в существование отчаявшихся — и неосторожных — молодых женщин. Достаточно будет сказать, что баронесса придумала, как сделать так, чтобы девушке ничего не грозило. Кажется, она уверена, что вреда от Эсмеральды нет никакого. Во всяком случае, почти никакого, — поправился барон. — Этого достаточно, чтобы я принял ее интересы близко к сердцу.
Под этими словами подразумевалось недвусмысленное предостережение.
— Понятно. А что, если — ведь и такое может быть — она угрожала леди Эджингтон, а не взывала к ее жалости?
Эджингтон улыбнулся сбивающей с толку улыбкой, — он был мастер на улыбки, в которых в одинаковых долях содержались многообещающий шарм и безжизненный лед.
— Это, дорогой мой, было бы совершенно другим делом.
В дверь опять постучали.
— Думаю, это констебль, — легко сказал Эджингтон. — Я попытаюсь задержать его на какое-то время, чтобы вы по крайней мере успели надеть штаны. Заявления о невиновности звучат гораздо правдоподобнее, когда человек полностью одет.
С этими словами Эджингтон подошел к двери, предоставив Томасу уйти в спальню прежде, чем тот услышал, как поднимается засов и как барон сухо приветствует кого-то, судя по грубому голосу отвечающего — констебля.
Томас начал было надевать свежую рубашку и брюки, а потом, подумав, как должна выглядеть Мерри в своем грязном платье, надел вчерашнюю одежду. Будет труднее допустить безобидность их занятий, если он будет одет в свежее платье, а она — в лохмотья, в которые превратилась ее одежда прошлой ночью.
Он задержался перед зеркалом, чтобы причесаться. Причесываясь, он услышал, как открылась дверь в соседнюю спальню, и услышал спокойный голос Мерри:
— Доброе утро, полисмен.
Констебль произнес что-то нечленораздельное, и она ответила:
— По дороге со мной произошел несчастный случай, и лорд Варкур был так любезен, что спас меня. Взамен за его услугу он попросил меня предсказать ему будущее — я, знаете ли, спиритка, — и я с радостью сделала это. Боюсь, что мы отчасти утратили ощущение времени. Только когда пришел лорд Эджингтон, мы поняли, что уже утро.
Томас понял, что ему следует говорить, и вышел из спальни. Эсмеральда стояла, выпрямившись, ее рваная вуаль падала ей на грудь и скрывала лицо и то, что оставалось от прически. Верхнее платье было измято и в пятнах, но она выглядела такой же леди, как и его мать. Полицейский офицер сник перед этой ледяной величественностью.
— Могу ли я быть вам полезен, констебль? — спросил Томас с преувеличенной любезностью.
Полицейский стоял у двери, раскачивая руку, которой держал шляпу.
— Не знаю, так ли, сэр. Эта вот леди говорит правду?
— Я думаю, что она совершенно ясно изложила главные пункты, — сказал Томас, стараясь, чтобы его не втянули в прямую ложь.
— Тогда ладно. — Полицейский откашлялся. — Ладно, — повторил он. — Леди выглядит вполне. Хотите ли вы, мисс, написать заявление по поводу этого несчастного случая?
— Нет, вряд ли. Я совсем не рассмотрела тех мерзавцев, что напали на меня, так что вряд ли от этого будет толк, и все это будет очень обременительно.
— Ну, тогда я пошел, да? — Он снова помешкал, окинул ее взглядом сверху донизу, словно ища скрытые признаки насилия и страдания.
— Разрешите, я провожу вас, — сказала Эсмеральда, вмешавшись в разговор так плавно, что Томас не успел возразить, а она уже оказалась в дверях. — Я как раз сама собиралась идти.
— Буду страшно рад, мисс, — ответил полицейский, повеселев. — Квартира холостяка — не место для леди.
— Вы совершенно правы, — пробормотала она, оглянувшись через плечо на Томаса. — Это было очень беспечно с моей стороны — прийти сюда.
С этими словами она вышла, и констебль закрыл за ними дверь.
Томас с шумом выдохнул воздух, повернулся и пошел в спальню.
— Вас не затруднит сообщить мне, что все это значит? — спокойно спросил Эджингтон со своей софы.
— Думаю, что затруднит, — ответил Томас, быстро сбросив с себя вчерашнюю одежду.
— Вы идете за ней, не так ли?
— Конечно, — бросил Томас. — Я еще не покончил с ней.
— Так покончите, — сказал Эджингтон. — Хотя я не знаю, куда вы намерены идти. Вряд ли она вернется теперь на свою квартиру.
— Она — одинокая женщина, одетая в дорогое, но испачканное вечернее платье в… — он выудил из жилетного кармана часы, — в девять часов утра. Конечно, она пойдет домой.
У Эджингтона был такой вид, будто он хотел что-то сказать. Некоторое время он молчал и в конце концов проговорил:
— Надеюсь, вы понимаете, что делаете.
— Я тоже на это надеюсь, — ответил Томас, натягивая свежий жилет. — Я тоже надеюсь.
Томас остановился в темноте наверху лестничной площадки и распахнул сломанную дверь.
Эсмеральда круто повернулась. Она укладывала вещи в сундук. Она была одета в светло-серое платье для прогулок, новая вуаль более темного серого цвета была поднята с лица и падала сзади, прикасаясь к лопаткам. Лицо у нее было такое усталое, что подействовало на него как удар в живот, прежде чем он успел обрести решимость. Потом ее лицо приняло предельно мягкое выражение, и Томас подумал, уж не показалось ли ему все это.
— Идите прочь, — проговорила она совершенно отчетливо, потом отвернулась и снова принялась бросать в сундук все, что можно было взять с собой.
Томас скрестил руки на груди и окинул взглядом комнату. Гостиная была маленькая. Стены оклеены новыми ярко-синими обоями, занавеси были разных оттенков красного, синего и золотого цвета. Все, казалось, было рассчитано на то, чтобы создать видимость чего-то экзотического. Сама нарочитость этого подействовала на него совершенно противоположным образом.
«Зачем я здесь?» — спросил он себя. Тогда у себя на квартире он потерял надежду, что сумеет как-то вытянуть из нее нужные ему сведения. И все же его тянуло сюда, тянуло так сильно, что он и не подумал сопротивляться, усомниться до самого этого момента, когда, стоя перед этой женщиной, понял, что ему нечем пригрозить ей и нечего ей обещать.
— Вы не хотите съезжать с этой квартиры? — сказал он в конце концов.
Она фыркнула, даже не взглянув на него.
— Глупый вопрос, учитывая то, что вы стоите здесь. Или вы намерены снова похитить меня? У меня такое ощущение, что на этот, раз при этом будут присутствовать зрители.
Шпионы тори. Черт, шпионы Эджингтона. Томас не сомневался, что не один человек рыщет у цыганской таверны, следя за ним с излишним интересом.
— Тем больше причин для вас остаться здесь, — сказал он. — Теперь я ничего не могу с вами сделать.
— Я сказала вам все, что могла.
— В этом я сомневаюсь, — спокойно отозвался он. Что могло заставить какую-то отщепенку, девушку из хорошей семьи вести непонятные игры с его матерью? Эсмеральда — это одна сплошная видимость и блеск; за той марионеткой, которую она изображает из себя, должна скрываться какая-то более темная сущность, которая всем заправляет.
Ее лицо ничего не выражало, и это показалось ему дурным признаком. В голову закралась мысль: уж не она ли сама кукловод? Но если так, то с какой целью? Этого он никак не мог понять.
— Ваши сомнения — не единственная причина, по которой вы последовали за мной, — сказала она в конце концов.
Он выпрямился.
— Какая же у меня может быть еще причина?
— Причины. Их две. Первая — вы заинтересовались моим предложением помочь вам расследовать смерть вашего брата. — Голос ее был совершенно спокойный, но сердце Томаса сжалось. — Вторая — вы все еще не насытились мной. Полагаю, что в вас есть тяга к саморазрушению, которую я никак не думала обнаружить в вас, ведь теперь вы не найдете во мне ничего, кроме собственной гибели.