— Вы говорите так, будто верите, что вы нечто вроде ангела-хранителя, — заметил Варкур.
Эм вздохнула, успокоившись так же быстро, как и разозлилась.
— Нет. Я — шарлатанка. — Он не имеет права знать о таких вещах, но ей нужно было сказать о них, а он был единственным, кому она могла о них рассказать, единственным, кто бросил ей в лицо обвинение. — Я всего-навсего заурядная шарлатанка. Быть может, мысль о том, что я добра, сама по себе есть выдумка, в которой я нуждаюсь. Не нужно думать, что я не лежу по ночам без сна, размышляя об обманах минувшего дня, что я не спрашиваю себя, не гублю ли я свою душу навечно.
— Так и должно быть, — сказал он, и слова его прозвучали скорее неискренне, чем злобно. — Всем нам следует это делать.
— Значит, есть, пить, веселиться, потому что завтра мы будем прокляты? Какой пессимистичный образ жизни.
— Быть может, это не так, — с сомнением проговорил он.
Она подошла к нему ближе и остановилась на расстоянии вытянутой руки. Он был все такой же — слишком крупный, слишком пугающий, но реакция, которую он вызывал в ней, очень мало походила на страх.
— В данный момент я не могу сказать вам ничего о вашей матери, чего бы вы уже не знали. Если вам от меня нужно именно это, вы с таким же успехом можете уйти и не приходить до тех пор, пока у меня не будет для вас чего-то большего.
Он не шелохнулся.
— Вы встречались с ней еще раз — вчера.
— Да, — согласилась она. — Мы беседовали. Она рассказала мне еще кое-что о Гарри. Я не получила никакой информации, которая могла бы быть полезной вам. — Она также преследовала собственные цели, рассказав леди Гамильтон о тяжелых снах, приснившихся ей и касающихся ожерелья, которое она отдала в руки графини. Леди Гамильтон была крайне огорчена, когда сын отобрал у нее ожерелье. Эм не собиралась рассказывать лорду Варкуру, что она знает об этом, хотя это и вызывало у нее опасения.
Губы Варкура сложились в жесткую линию.
— Мне нужны ответы, Эсмеральда.
— Вам они всегда нужны, — сказала она немного резко. — Я могу солгать вам, Варкур. Я могу сказать, что она видела, как слуга ударил вашего брата по голове лопатой. Чего я не могу, так это торопить леди Гамильтон и сохранять надежду на успех.
— Мне нужны ответы, — упрямо повторил он.
Эм покачала головой:
— Вам нужно больше того, что может дать вам смертный человек.
— Я принес кое-что… что принадлежит вам, — сказал он, быстро меняя тему разговора.
Эм опасливо посмотрела на него. А Варкур сунул руку во внутренний карман. Когда он раскрыл ладонь, на ней лежало ожерелье.
— Откуда оно взялось? — спросил он.
Она протянула руку, осторожно потрогала кончиком пальца единственную огромную жемчужину и яркую эмаль. Она всегда любила эту вещь, хотя в собрании фамильных драгоценностей были вещи более модные и дорогие. Жена дяди Уильяма — даже сейчас она думала о нем как о дяде Уильяме — носила эту старомодную изящную вещицу с прирожденной грацией. Глядя на нее, Эм страстно хотелось стать светской красавицей. Трудно было принести ожерелье в жертву своему плану — трудно, но необходимо. Выразительная оригинальность, делавшая его таким привлекательным для нее самой, также могла наилучшим образом послужить для ее целей.
— Я его нашла, — сказала она. Ложь — это искусство, которое с практикой дается все легче и легче. — Это произошло в номере первой гостиницы, где я жила, когда приехала в Лондон. Его забыл там, очевидно, предыдущий постоялец, спрятав за расшатанным кирпичом трубы, проходящей через комнату. Именно это заставило моего хозяина объявить меня воровкой и забрать мои вещи, но ожерелье не принадлежало ему. Он и сам не знал, откуда оно взялось и где я его нашла.
— Оно стоит гораздо больше, чем девственность молодой девушки, — сухо заметил Варкур. — Даже вашей девственности.
— Даже моей, вот как? — Эм скривила губы. — Пожалуй, я отнесусь к этому как к комплименту. Уверяю вас, если бы у домовладельца мелькнуло хотя бы минутное подозрение, что это нечто большее, чем безделушка, он не отдал бы мне его так дешево. — Она презрительно усмехнулась при слове «дешево».
— И вот, обнаружив, что вы владеете ожерельем стоимостью в несколько сотен фунтов, вы решили, что отдадите его одной из своих клиенток?
— Нет, — спокойно ответила Эм. — Я попыталась продать его. Никто из ювелиров, соблюдающих законы, не взял бы его, будучи уверен, что оно краденое, а не соблюдающие законы давали всего лишь десятую часть его стоимости. От вашей матери я получила гораздо больше — гораздо больше в смысле непосредственного результата. — Хотя бы это было правдой.
— Я не верю ни одному вашему слову, Мерри, — почти устало сказал он.
Эм покачала головой:
— Если вы знаете, что ответы вам не понравятся, вам не стоит задавать вопросы.
— Возможно, не стоит. — Он снова положил ожерелье в свой карман и скрестил руки на груди. — Я знаю, что ожерелье вышло из дома лорда Олтуэйта.
— Вот как? — Эм даже не пробовала скрыть свое удивление. — А у вас есть какое-то представление, каким образом оно попало в лондонский пансион?
— Благодаря вам, Мерри, — сказал он с гримасой.
— Конечно, — язвительно сказала она.
Он пропустил ее слова мимо ушей.
— Интересно, кого увидел бы Олтуэйт, если бы увидел вас без вуали.
Он становился опасным. Пришло время отклонить его от курса. Эм бросила на стол шаль, вуаль и перчатки и подошла совсем близко к нему.
— А вы кого видите? — с вызовом спросила она.
— Незнакомую женщину. Неведомое существо.
Она расстегнула еще одну пуговицу на лифе платья.
— И все?
— Отчаявшуюся женщину. Не бойтесь, Мерри. Мы заключили договор, как вы сказали. Я не стану срывать с вас маску — пока что.
Угроза не могла быть более явной.
— Я узнаю, что вы ищете, — пообещала она. Она должна это сделать, если не хочет, чтобы он погубил ее, хотя ей и придется прибегнуть к выдумке. В выдумках кроется собственная опасность, потому что тонкую ложь легко обнаружить там, где другие знают правду. Но она надеялась, что сможет найти настоящие ответы для него, — надеялась больше из благоразумия, чем из страха.
— Конечно, узнаете, — сказал он невесело. Он схватил ее руки, когда она собралась расстегнуть следующую пуговицу, отвел в стороны и сам занялся пуговицами.
Эм стояла совершенно спокойно, с одной стороны, стараясь подавить реакцию своего тела, с другой — наслаждаясь ею. Когда ей разрешалось просто быть, просто чувствовать, и только? Но сейчас все скрутилось вместе — компромиссы, на которые она пошла, продав часть себя, ужас перед одиночеством и отсутствием друзей, унизительное насилие, страх той ночи, когда стук в дверь детской навсегда развеял ее невинность…
Не было способа отбросить все это, как слишком тесную кожу. Можно было только сложить все и спрятать в шкатулку и отложить в сторону. Впрочем, у нее нарастало ощущение, что довольно скоро во всем мире не найдется такого большого сундука, в который можно было бы поместить все это.
И вот она стояла неподвижно, в то время как сердце у нее билось все быстрее. Странное, но хорошо знакомое ощущение жаркими волнами прокатывалось по ее конечностям, пока Варкур методично занимался лифом ее платья.
—Надеюсь, на этот раз у вас нет намерений разбить мне голову, — сказал он. — Вы уже запустили в меня лампой, доской и подсвечником. Пока что мне повезло, и я уцелел, но такое везение не может продолжаться вечно.
— В данный момент у меня нет таких планов, — призналась Эм. — Но все может измениться.
Последняя пуговица вышла на свободу. Плотная тафта шелестела, когда он спускал лиф с ее плеч.