Да уж. Сегодня скукой даже не пахнет. Скреативила так скреативила.
Не порно, но задорно.
Хотя в моем случае, как раз-таки порно…
К восемнадцати часам я выпиваю три чашки кофе и обзавожусь нервным тиком.
В половине шестого все уже начинают потихоньку собираться домой, и я с тоской смотрю на коллег. Хорошо им, а мне еще предстоит пережить позорнейший момент за все двадцать один год моей жизни.
Закрадывается мысль, что можно просто сбежать, но звонит секретарь приемной Соколова:
— Корниенко? Напоминаю, что через двадцать минут Дмитрий Константинович ждет тебя у себя с проектом по продвижению новых услуг.
— Я помню, — сиплю я, чуть не переспросив, каких-таких услуг.
— И не задерживайся, — строго предупреждают меня.
Делать нечего.
Без пяти шесть я на полусогнутых захожу в приемную.
Секретарь куда-то вышла, дверь в кабинет Соколова закрыта.
Моя тахикардия набирает обороты.
Стоит такая тишина, что собственный пульс кажется мне оглушительным.
Робко стучу, надеясь, что генеральный про меня забыл и уехал домой.
— Войдите, — отзывается низкий голос.
Как на эшафот я делаю шаг внутрь.
Глава шестая
Приятная прохлада обступает мое нагревшееся от волнения тело.
Соски радостно выщелкиваются, реагируя на контраст температур.
Я судорожно складываю руки на груди, и понимаю, что поза получается чересчур наглая.
Опускаю вдоль тела.
Нет. Тоже нехорошо.
Что делать-то?
О! Обхватываю себя руками. Заодно буду выглядеть жалостливо. По-сиротски.
Увлеченная попытками прикрыть провокационные сиськи, я почти забываю о том, от кого собственно скрываю свою недодвоечку.
— Корниенко, — возвращает меня к реальности низкий голос с нотками недоумения.
Вскидываю глаза и натыкаюсь на темный взгляд Дмитрия Константиновича.
Почему-то именно голос Соколова вызывает у моего организма недопустимую реакцию.
«Корниенко, ты долго будешь испытывать мое терпение?» — опять вспоминаю я и начинаю волноваться. Слишком ярко я представляла, как генеральный меня в лифте в позу подчинения… Теперь от наваждения избавиться не могу.
Вот хоть сейчас садись и пиши, как я наглаживаю языком мощный ствол…
Стопэ!
Пока я беру под контроль над ни с того, ни с сего взбунтовавшимся организмом, Дмитрий Константинович терпеливо ждет. Опять чего-то ждет…
Но единственное, чем я могу его порадовать — это поза сурка, который выходит на дорогу и долго всматривается: не летит ли птица, не ползет ли змея, не бежит ли зверь. Помнится, самые внимательные из сурков получают бампером в лоб.
Что со мной и происходит.
Насладившись моим остекленевшим от стыда взглядом, Соколов предлагает:
— Маша, ты присядь, — он указывает на кресло напротив своего.
— Спасибо, я постою… — не моргая, отказываюсь я. — Мне нравится стоя…
— И стоя сделаем. Успеется.
До меня с опозданием доходит, что я ляпнула, и я превращаюсь в мухомор, покрываясь красными пятнами.
А потом я осознаю, что сказал Дмитрий Константинович, и коленки подгибаются. Предложение сесть приходится очень кстати, и я опадаю на кожаное сиденье, отчаянно желая, чтобы между мной и боссом находился не какой-то жалкий стол, а бетонная стена.
— Вы меня уволите? — с надеждой спрашиваю я.
— Я собирался, — серьезно отвечает Соколов, откидываясь на спинку кресла. Он вертит ручку в длинных смуглых пальцах, и я залипаю на это. Может, потому что мне слишком неловко смотреть ему в глаза, а может, потому что пальцы у него красивые.
— Больше не собираетесь? — сглотнув, уточняю я.
— Вживую ты мне понравилась больше, чем на фото в личном деле, — спокойно признается Дмитрий Константинович.
Еще бы! Я на личное дело фотографировалась сразу после выпускного… Это просто отлично, что прогресс еще не дошел до того, чтобы фото передавало запах перегара.
— Правда, — добавляет Соколов, — после твоей выходки в лифте я хотел влепить тебе дисциплинарное взыскание, но не нашел подходящего основания в трудовом кодексе.
— Я же ничего не сделала! — возмущаюсь я.
— И именно этим ты меня и расстроила. После таких красочных обещаний, и ничего. Нехорошо, Маша.
Соколов поднимается со своего места и, к моему ужасу, обойдя стол, пристраивает на его краешек рядом со мной свой начальственный зад.
— Я больше не буду… — от близости Дмитрия Константиновича я начинаю ерзать в кресле, как будто сижу на муравейнике.