После случившегося так странно покидать Никарагуа в компании с Невиллом Кроуфордом. Элеонора приняла это с фатальной покорностью. Она могла бы отказаться и от предложения бежать, и от этой лодки. Но у нее не было никого, кроме Мейзи, к кому она могла бы обратиться, и никакой возможности убежать по-другому, так же быстро и незаметно.
Дорогая Мейзи, она даже не удивилась, увидев Элеонору на пороге ранним утром. Она все выслушала, поразилась скудности пожитков Элеоноры, собранных для путешествия по океану, и сразу кинулась искать для нее подходящую одежду. Элеонора противилась, говорила, что ей неважно, как она выглядит, но Мейзи не слушала. Видя, с какой искренностью подруга желает ей помочь, и слушая, как она обвиняет военных в жадности, Элеонора не осмелилась сказать про платья, оставшиеся в шкафу в особняке. Она не могла заставить себя взять их, даже понимая, что Гранту они совершенно не нужны, а ей бы очень пригодились. Все из-за болезненной гордости, но эта гордость была ее единственной поддержкой, и Элеонора не собиралась от нее отказываться.
Отнесясь к ее поведению прошлой ночью как к молчаливому согласию, он даже не попытался запереть ее. Кстати, она бы не возражала преодолеть это препятствие для осуществления своего плана. Но Грант поцеловал ее, повернулся и ушел, как всегда. Вцепившись в подоконник, она наблюдала, как он исчезает из виду, затем сразу стала собираться. Но это было еще не все. Обнаружив, что ее нет дома, Грант явился к Мейзи и начал стучать в дверь с такой яростью, что актриса затрепетала. К тому времени Элеоноры уже не было в ее доме. Мейзи нашла ей место у никарагуанки, матери ребенка, которому помогли медицинские сестры из Гваделупы во время тифа.
Мейзи сказала Гранту, что не видела Элеонору. Она высказала ему свое возмущение по поводу того, как он обходился с ее подругой, а затем с радостным злорадством сообщила, что Элеонора уехала из Гранады верхом в сторону транзитной линии на Калифорнию. Актерский опыт Мейзи помог, Грант поверил ей и поспешно удалился, даже не поблагодарив за сообщение.
Мейзи с видом человека, отдавшего должное дьяволу, рассказала Элеоноре, что Грант даже не упомянул имени Невилла. Она созналась, что почти ожидала, что полковник потребует выдать Элеонору как подозреваемую в соучастии на покушение. Но или слишком озабоченный ее исчезновением, или поверив россказням Мейзи, или потому, что его просили не втягивать Мейзи и Джона в дело о заговоре, он не задавал вопросов о Невилле. Мейзи хорошо укрыла Невилла и, хотя не разделяла его намерений и взглядов, в память о давней дружбе не могла сдать его властям: ведь ему грозил расстрел. Именно Мейзи настояла, чтобы Элеонора села и написала записку Дону Эстебану де Ларедо. Она возбудилась от хорошей новости как ребенок и, называя Элеонору при каждой возможности графиней, никак не разделяла ее нежелания поторопиться получить наследство. Поискав бумагу и перо, Мейзи вручила их Элеоноре с угрозой, что, если та не сможет, она напишет сама. Поморщившись при виде ярко-зеленых чернил, Элеонора смирилась и поспешно написала письмо, скрепив его зеленой печатью и отправив по адресу Дона Эстебана, который ей дали, прежде чем она передумала.
Ответ принес посыльный в ливрее. Это был банковский документ, по которому ей выдавался небольшой аванс в счет наследства. При виде бумаги у Элеоноры широко раскрылись глаза. К тому же ей вручили расшитый гарусом кошелек с деньгами. Их оказалось столько, что с лихвой хватило бы на полгода безбедной жизни.
Элеонору одолевали недобрые предчувствия перед путешествием, хотя деньги ее немного успокоили. Когда они с Мейзи стояли возле озера, Элеонора попыталась заставить подругу взять часть денег, чтобы расплатиться за платье для путешествия. Но та отказалась наотрез, со смехом толкнула ее в лодку и воскликнула:
— С богом! — В устах Мейзи это прозвучало очень комично.
Когда лодка отплыла на расстояние, безопасное для выстрела, гребцы отпустили весла и начали поднимать паруса из тонкой, хлопающей на ветру ткани. Ветер надул паруса, и они поплыли быстрее. Огни Гранады казались отсюда полукругом упавших звезд. Кроме тихого говора мужчин, плеска воды о борт лодки и скрипа уключин, ничего не было слышно. Вдруг один из мужчин воскликнул, указывая в сторону города. Обернувшись, Элеонора увидела взметнувшийся в небо огненный шар, который начал падать, рассыпаясь оранжевыми искрами. За ним последовали еще и еще, расцвеченные голубым, красным, зеленым. Мириады золотых тлеющих угольков светились в ночи, вспыхивая и тут же исчезая. Все это походило на волшебство. Пиротехника была заказана Ниньей Марией для церемонии возведения Уильяма Уокера на пост президента Никарагуа. Интересно, там ли она сейчас, или кто-то другой организовал празднество? Но теперь Элеоноре уже было это неважно, дело сделано, инаугурация закончена. Маленький генерал победил с триумфом. Его дело завершилось успехом. Теперь пришло время праздновать победу, возвращаясь в Дом правительства, есть, пить, танцевать. Время для фалангистов радоваться, смеяться, поздравляя друг друга от избытка чувств.
Но для нее это уже не имело значения. Элеонора рассталась с прежней жизнью. Она решительно повернулась спиной к огням, смотря вперед. Странно, какая черная ночь и как неподвижна поверхность озера, только туманные очертания возвышающихся пиков вулканического острова Ометепе проглядывали в темноте.
Под июльским солнцем в Новом Орлеане было так же жарко, как в той стране, откуда приехала Элеонора. Воздух казался еще неподвижнее, чем в Гранаде. Блеск крыш слепил глаза, плакаты в черных рамках на каждом углу сообщали о жертвах желтой лихорадки. Зато здесь не было солдат в красных рубашках, маршей, команд, грохота повозок с амуницией. На улицах не слышалась испанская речь, а владельцы магазинов, уличные торговцы, хозяева и их слуги приветливо улыбались.