На рынке она купила маисовые лепешки, завернутые в кукурузные листья, и связку бананов. Возвращаясь через площадь и неся покупки в сумке-плетенке, она мельком взглянула на величественно возвышающийся перед ней собор и на Дом правительства, увенчанный флагом Уокера — белое полотнище с красной пятиконечной звездой, болтающееся на древке, как тряпка. Чтобы сократить путь, Элеонора свернула на боковую улицу, широкую и спокойную, которая понравилась ей еще раньше своей солидностью и достатком. Многие гражданские аристократы жили здесь в красивых особняках. Она прошла мимо небольшого, но совершенных пропорций особняка с римскими каменными колоннами, сложенными из необожженного кирпича. По штукатурке шел золотистый рисунок. Рассматривая его, она уловила какое-то движение. На верхней галерее появился мужчина и встал возле перил с чашкой кофе, глядя поверх крыш в сторону озера и видневшихся вдали верхушек вулканов. Она тотчас узнала его, хотя он был без формы, — по глазам и твердой линии подбородка. Полковник Фаррелл. Стук шагов привлек его внимание. Он посмотрел вниз, и на лице его появилось насмешливое выражение, точно он заподозрил, что она возвращается домой после ночного кутежа.
У Элеоноры возникло неодолимое желание назло ему пройтись той походкой, которую он и ожидал увидеть, пройтись так, чтобы пышные юбки соблазнительно колыхались на бедрах. Ведь именно этого он ждет от нее, не так ли? Но почему он должен получать то, что ожидает? С гордым видом, приподняв темную бровь, она проследовала дальше, давая понять, что он для нее — бесчувственный мужлан. Вне всякого сомнения, судя по тому, что он наговорил Мейзи, у него чрезмерное самомнение. Ах, если бы кто-нибудь сбил с него эту спесь!
Разложив свои покупки на столе, Элеонора взяла кувшин и направилась к колодцу в конце улицы. Вода в нем была чистая и свежая: колодец питали подземные источники. Как здесь и полагалось, она достала полное ведро для себя и еще одно вылила в каменный желоб подле колодца. Наполнив кувшин, она прислонила его к бедру, просунув большой палец в ручку, похожую по форме на большое ухо.
Перед кабаком сидели, привалившись к стене, трое мужчин. Она заметила их издалека, но не поднимала глаз от земли, притворяясь, что выбирает, куда ступить, — тропа была усеяна испражнениями животных.
Подойдя ближе, Элеонора услышала произнесенную шепотом фразу по-испански:
— Муй бруха рохо.
Рыжая ведьма? Чертовка? Что бы это ни значило, не слишком похоже на комплимент. Притворившись, что не слышит, она прошла мимо.
Дорогу ей преградил молодой никарагуанец с лицом, самоуверенным как у конкистадора, и мечтательными глазами поэта. Она подумала, что это, вероятно, тот самый молодой человек, которого несколько дней назад оттащили от ее двери.
— Сеньорита. — Он взял ее за руку и притянул к себе. — Я схожу с ума от любви к вам. Вы лишаете меня разума. Скажите, что я могу надеяться. Скажите, что вы будете моей.
— Пожалуйста, позвольте мне пройти, — сказала Элеонора, с трудом сдерживаясь.
Дитя Нового Орлеана, она имела некоторые представления об образе мышления латиноамериканских мужчин. Наблюдения нескольких последних дней сообщили ей еще больше. Латиноамериканцы очень заботятся о чувстве собственного — и особенно мужского — достоинства. Об этом следовало помнить и относиться с уважением. Прямой отказ с ее стороны был бы воспринят как вызов его мужскому достоинству. А резкий отказ — как оскорбление.
— Нет! Нет, дорогая! Вы запали мне в душу.
От него исходил удушливый запах ванилина, особенно сильный в такую жару. К мужчинам подошли другие, привлеченные происходящим, многие в форме. Они переглядывались, смеялись, перешептывались. Их замечания были вульгарны. Она решила не обращать внимания.
— Извините, — сказала она, подняв подбородок и невольно имитируя торжественность манеры его речи. — Мое сердце мертво. Однажды мужчина предал меня, и я поклялась больше никогда никому не доверять.
— Такого мужчину надо расстрелять. Но вы не правы, что не хотите никому верить. Не все такие, как он. Вас могут вернуть к жизни ласки того, кто страстно вас любит!
— Извините, но я хочу, чтобы мое сердце никогда больше не просыпалось. Так меньше чувствуешь боль.
— Меньше чувствуете вы. Но как же я? — Его рука еще крепче притянула ее к себе за талию, а кувшин в это время выпал и разбился вдребезги. Вода намочила ей туфли и подол юбки, когда она пыталась отбиться от галантного никарагуанца, вознамерившегося поцеловать ее. Его дыхание было горячим и удушливым от чеснока. Он яростно притягивал ее голову к своей груди.
— Довольно! Отпустите ее!
Резкая команда оборвала гомон зрителей, дававших советы и оценки. Руки, обнимавшие Элеонору, сразу разжались. Ее поклонник отступил в сторону, сдержанно приветствуя наклоном головы вышестоящего начальника. В шоке Элеонора обнаружила, что стоит лицом к лицу с полковником Фарреллом под обстрелом глаз все растущей толпы.
— Так это опять вы, — прохрипел полковник. — Мне следовало догадаться. Вы можете идти, вами я займусь позже.
Элеонора решила не подчиняться ему.
— А что вы собираетесь делать?
— Вас это не должно заботить.
Жара. Волнение. Ее сомнительное положение, происшедшая стычка, соединившись с угрозой в голосе полковника, полном презрения, ударили Элеоноре в голову и она выпалила:
— Конечно, должно! И больше, чем вас.
— Может, я что-то не понял? Может, вы вовсе не были против того внимания, которое вам уделили?
— Конечно, против, но…
— Тогда, — прервал он ее, — моя обязанность защитить вас и не более того. — Он посмотрел в сторону, взглядом сапфировых глаз прошелся по лицам зрителей, пока, наконец, не остановился на молодом никарагуанце. — Моя обязанность также сообщить этим людям о наказании в виде смертной казни за насилие над женщиной, совершенное против ее воли на территории Гранады. И это касается гражданских и военных в равной степени. Вас предупреждали, а если вы хотите получить то, что хотите, должны платить или добиться согласия.
Молодой человек неловко переминался с ноги на ногу.
— Но ведь у этой нет дуэньи, нет мужчины, чтобы защитить ее, и я предлагаю себя. Моя семьи богатая, древняя, мое слово — закон, и я буду хорошо ее содержать.