Она отшатнулась и стала медленно отступать, не спуская глаз с крадущегося во тьме силуэта мужчины.
— Подождите, — выдохнула она, выставив перед собой руки в умоляющем жесте.
— Чего ждать? Вы знали, что этим когда-нибудь кончится, — сказал он тихим, спокойно-неумолимым голосом, в котором, однако, не было злорадства.
— Нет! — воскликнула Элеонора. — Если вы сделаете это, я никогда вам не прощу!
— А мне и не нужно ваше прощение. Все бесполезно!
Слова не доходили до него. И все-таки она должна еще раз попытаться.
— Вы пожалеете об этом! Я не…
— Пожалею? — пресек он ее неловкую попытку защититься. — Так вы что, угрожаете мне? Это во всяком случае честно. Я никогда не имею ничего против платы за то, чего я хочу.
Элеонору охватил гнев. В свете бело-голубой молнии она увидела циничный изгиб его рта и, ничего не соображая, ударила Фаррелла. Но он схватил ее за руку, вывернул и прижал спиной к стене, потом притянул к себе так, что ее грудь оказалась тесно прижатой к его широкой твердой обнаженной груди. Элеонора едва не задохнулась, не в силах набрать воздух в легкие, но свободной рукой инстинктивно потянулась к его глазам, желая выцарапать их. Он откинул голову и позволил ей схватить его за шею, а потом и эту руку вывернул назад. Когда он поднял ее, руки ее онемели, плечи заныли, и все-таки она ударила его головой. С удовлетворением заметила, что разбила ему губу, и услышала его сдавленное ругательство. Потом дико забилась, но после этой панической попытки застыла без движения, осознав, что ей не справиться с его железной хваткой.
Они упали на кровать с такой силой, что та жалобно застонала всеми пружинами и затрещала.
Она подняла колени и в отчаянной попытке освободиться от него выгнулась дугой. Ощущая близость победы, оттого что его пальцы ослабили хватку, и стиснув зубы, Элеонора удвоила усилия. Но он свободной рукой рванул ткань сорочки на ее груди и разорвал ее от шеи до подола. Кровь бросилась Элеоноре в голову, она напряглась, а потом, почувствовав его руку на своей груди, ударила его со всей силой, на которую была способна, и начала, извиваясь, сползать к краю кровати. То, что осталось от рубашки, болталось на плечах, не скрывая наготы, но ей было не до того. Ничто не заботило ее, кроме одного — избежать безжалостных объятий Гранта Фаррелла.
Однако Элеонора была бессильна против него. Он локтем придавил концы ее волос, схватил за правое запястье, подвинулся к ней, другой рукой скользя по ее оголенному бедру, потом перевернул ее на спину и, сев у ее ног, опершись коленом между ними, распял ее руки. Сверкнула молния. Задыхаясь, они смотрели в глаза друг другу, она — с диким отчаянием, он — удивленно и с вожделением. Медленно он склонил свой окровавленный рот к ее дрожащим губам и, пользуясь ее полным изнеможением, одарил долгим глубоким поцелуем. Слезы боли и разочарования хлынули из ее глаз, пролагая мокрые дорожки от висков к волосам. Первые капли дождя ударили о стены дома, о пол галереи, и они были похожи на всплески смеха.
Грант касался губами мокрых уголков ее глаз, щек и шеи. Его учащенное дыхание обжигало ее, отчего она тотчас покрылась гусиной кожей. Элеонора непрерывно дрожала, когда его губы начали ласкать пространство между ее грудями. А когда он выбрал одну из них для более близкого знакомства, она почувствовала взрыв такого яростного, но беспомощного гнева, что сделала новый выпад против него, напряжением мускулов желая сбросить его с себя. Но это усилие лишь подстегнуло его желание. Он приподнялся, чтобы освободиться от бриджей, а она возобновила свои попытки вырваться. Но Грант всей тяжестью твердых мускулистых ног прижал ее, лаская ее тело с такой силой, что она не в силах была помешать. Элеонора почувствовала, как слабость, словно разъедающая кислота, охватывает ее всю. Она пыталась сопротивляться, ее голова металась из стороны в сторону, но жар его тела, каждое его прикосновение только усиливали примитивную природную реакцию, которая выражалась в этой слабости. Она изо всех сил противилась последнему моменту насилия, но именно это помогло ему войти в нее с обжигающей силой. Она вся сжалась, каждый ее нерв протестовал, восставал против происшедшего. Грант отпустил ее, изменив положение, и она вцепилась в его плечи, впилась ногтями в его кожу, и это безумное усилие должно было передать ему ее доведенное до крайности состояние. А он осыпал поцелуями ее горячее тело, шею и кожу за ухом. Шепот его успокаивал. Постепенно это коварство облегчило ее страдания, она начала расслабляться, и когда настал момент пика его страсти, она лишь теснее прижалась к нему, приспосабливаясь к его бурным движениям, что было менее болезненно для нее. Потом все кончилось.
Он резко оторвался от нее, приподнялся на одном локте, пристально глядя сверху вниз. Постепенно ее дыхание успокоилось, она услышала шум дождя, стучавшего по крыше, и, повернув голову, увидела, как муслиновые занавески, промокшие насквозь, хлопают на ветру.
Кровать скрипнула, когда Грант Фаррелл встал. Чиркнула спичка, и на умывальнике зажглась свеча. Элеонора поторопилась прикрыться, натягивая на себя остатки рубашки. Погасив спичку, он швырнул ее в умывальник, а затем подошел к ней и, подняв из кровати, поставил перед собой. Вместе они уставились на красное пятно, расплывшееся на простыне. Сжав ее руки, он развернул ее лицом к себе.
— Почему? — требовательно спросил он, с воинственным видом глядя на нее.
На ее лице были написаны гордость и холодное презрение. Медленно, едва не нежно, она высвободилась, стряхнула с себя остатки рваной сорочки, дала им упасть на пол, потом взяла юбку, которая лежала у ножки кровати, и, завернувшись, как в плащ, в ее широкие оборки, двинулась к окну, обойдя лужу на полу. Облокотившись о раму, она принялась глядеть поверх красных крыш города, сверкавших под огненными вспышками молний, на пики закрытого облаками вулкана Ометепе.
— Вы говорите так, — сказала она, — словно в этом надо винить меня.
Он подошел к кровати.
— Я не насилую девственниц, — мрачно произнес он.
— Неужели? Ну что ж, возможно, и не насилуете тех, которых хорошо охраняют. Ну а тех, которых не охраняют, тех, конечно, можно.