Грант молча вернулся в комнату. Он остановился, увидев Элеонору с широко распахнутыми зелено-золотистыми глазами на бледном лице, с зажатой в кулак простыней, которой она пыталась прикрыться, и прошел мимо. Подойдя к шкафчику, он вынул три ее платья, нижние юбки, панталоны и сборный обруч для кринолина, подаренный Мейзи. Неся все это под мышкой, он вышел из комнаты, щелкнул железной решеткой, запирая ее, взглянул на Элеонору, как бы ожидая протестов, но, поскольку их не последовало, повернулся на каблуках и удалился. Ей принесли завтрак — горячий кофе, фрукты и пирожные, оцинкованный бак с водой и смену белья. Каждый раз, заходя, сеньора Паредес тщательно открывала и закрывала за собой двери. Поскольку эта женщина ничего не делала без указания полковника, Элеонора поняла, что его следует поблагодарить за подобное внимание к себе. Но мысль эта не вызвала чувства расположения к нему. Ничто не могло вызвать у нее это чувство.
Пирожные были горячие и хрустели. Кофе с молоком благоухал. Элеоноре почти не хотелось есть, но смешно изводить себя голодом из-за потери девственности. Кто узнает об этом и кого это заботит? Позднее, когда она сидела в оловянном баке, перекинув волосы через край, чтобы не намочить их, и лениво поливала водой колени, она против воли призналась себе, что в нее вселилось какое-то странное чувство благополучия. Ей подумалось, что, если бы только ее не держали как пленницу, она бы действительно хорошо себя чувствовала.
Скрежет ключа, поворачиваемого в замке, насторожил ее. Она повернула голову, ожидая снова увидеть сеньору, но это был Грант Фаррелл, подтянутый, в полной форме. В руках у него была коробочка из полированного дерева, он открыл ее и положил на кровать. Внутри коробочка оказалась обтянута темно-бордовым бархатом и разделена на секции. Из одной из них он достал маленькую стеклянную бутылочку и кусочек материи. Держа все это в руке, он выпрямился и скомандовал:
— Выходите!
— Что это? — спросила она, не пытаясь скрыть своего подозрения.
— Карболка для ваших царапин, — ответил он, подойдя ближе.
— Оставьте, я займусь этим сама.
Он молча посмотрел на нее и покачал головой.
— Я хочу быть уверен, что все сделано правильно. В таком климате царапины могут вызвать заражение крови. Вы выйдете из воды, или мне придется вытаскивать вас?
— Если попытаетесь, — сказала Элеонора, вздернув подбородок, — вы намочите свою форму.
Он не улыбнулся, но лицо его посветлело.
— Если я так сделаю, вам это не доставит удовольствия. Мне придется снять форму, и, пока она не высохнет, меня надо будет чем-то развлекать.
Элеонора отвела взгляд.
— Как вы можете… Когда вы знаете, что мне это не нравится.
— Не нравится? Это уже лучше. Вчера вы ненавидели меня. Кто знает, что вы почувствуете через неделю.
Она посмотрела на него и попросила:
— Не дадите ли вы мне полотенце?
— С удовольствием, — ответил Грант и, сунув карболку под мышку, взял с кровати льняную простыню, развернул ее и сделал приглашающий жест.
Протянув руку, чтобы взять простыню, Элеонора уронила ее и сидела, кусая губы, а потом с достоинством принцессы, которая отдает себя в руки челяди, поднялась и вышла из бака. Он окутал ее простыней, и его руки прошлись по всем изгибам ее тела. Элеонора хотела увернуться, но он не позволил, пока она не успокоилась в его объятиях.
— А мои царапины? — напомнила она, разрумянившись, с нотками сарказма в голосе, когда полностью завладела банной простыней.
— Ах да, царапины.
Он вынул пробку из пузырька и налил едкой жидкости на материю. Подняв ее руку, он принялся протирать длинные влажные царапины быстро и аккуратно, не обращая внимания на ее невольно сморщившееся от саднящей боли лицо. Из-под ресниц Элеонора наблюдала за ним. Она видела голубой синяк на нижней губе и маленькую ссадину там, куда она ударила его. Она почувствовала удовлетворение, но в то же время ощутила какую-то боль, вспомнив то чувство, с которым она ногтями терзала его тело. Над воротником его мундира на шее виднелась ссадина. Не ее ли это работа?
Грант убрал лекарства и закрыл коробочку. Быстро взглянув на нее, он сказал:
— Вы не поинтересовались, почему я унес вашу одежду.
— Я не уверена, что мне понравится ответ. Гораздо больше меня интересует, когда вы собираетесь вернуть ее.
— Вы получите ее обратно, когда я буду готов отпустить вас.
— Значит, предполагается, что я буду вашей пленницей неопределенное время?
— Вот именно, — кивнул он и, взяв коробочку, направился к двери.
— Вы не можете оставить меня без дела, я сойду с ума!
Он остановился, обернулся, разглядывая привлекательную картину, которую она являла собой в блестящей мантии локонов, закутанная в простыню, едва прикрывавшую бедра.
— А что вы имеете в виду?
— Не знаю. Шитье, книги, газеты.
— Уж не хотите ли вы сказать, что смирились со своей судьбой?
— А какой у меня выбор?
Его голубой взгляд стал напряженным.
— Никакого, — отрезал он.
Он уже почти подошел к двери, когда она окликнула его:
— Грант.
Он резко повернулся и подождал.
— С моим братом все в порядке? Ему что-нибудь нужно?
— Ничего, что вы могли бы ему дать, — ответил он и, выйдя из двери, запер ее за собой.
Запах карболки висел в воздухе, напоминая о происшедшем. Чтобы не думать, Элеонора взяла с умывальника щетку для волос, подошла к окну и выглянула наружу.
Мужчины с ручными тележками сновали по улице, выкрикивая названия своих товаров. Слуги с рыночными корзинами шли на площадь. Со стороны собора плелась с утренней мессы вдова в черной мантилье, спускавшейся как слезы скорби. За ней шествовали два правительственных чиновника в пожелтевших белых пиджаках. Нянька, опекавшая нескольких девочек с заплетенными косичками и золотыми сережками в ушах, проследовала мимо. Согласно обычаю, она была в черном и, хотя шла по теневой стороне улицы, обливалась потом.
У Элеоноры защипало в горле от желания крикнуть прохожим, позвать на помощь. Но какой смысл? Они не осмелятся вступиться за нее, пойти против главы военной полиции. А если и осмелятся, что из того? Даже будь у нее место, где жить, и работа, чтобы содержать себя, она все равно не могла бы оставить Жан-Поля на сомнительное попечение полковника Фаррелла.