Что-то странное шевельнулось в его груди, какое-то чувство, которое он не понимал и не хотел понимать.
Лучше не думать о том, что это было. Лучше вообще не думать о прошлом.
Он убрал руку и отступил назад, давая ей немного места. Стараясь не замечать выражения облегчения, промелькнувшего на ее лице, она быстро прошла мимо него, как будто не могла дождаться, чтобы уйти от него.
Ты напугал ее.
Ну да. Он знал, что так надо. Ну и что? Если бы она не испугалась, то не приняла бы это всерьез. Но так лучше. Он собирался дать ей всего десять минут, чтобы собрать вещи, а потом им придется уйти, потому что они не могли оставаться здесь. В этом он уже был полностью уверен.
Он повернулся, осматривая ее место.
Оно было крошечный и маленький. Стены были выкрашены в белый цвет, но это не меняло общего мрака, не помогало и маленькое окошко, выходящее на стену соседнего здания.
Отсутствию пространства также не способствовал и беспорядок, царящий вокруг. Одежда валялась на комоде у окна, старые кофейные чашки, тарелки и стопки почты покрывали маленький обеденный стол. Стопка потрепанных книг в мягких обложках была беспорядочно отброшена в сторону или, возможно, пнута, чтобы освободить место для серии огромных холстов, прислоненных к стенам. Тюбики и горшки с краской, кисти, губки и прочие художественные принадлежности валялись в беспорядке. Посреди комнаты лежала палитра, а неподалеку от нее кисть, словно кто-то в порыве гнева швырнул ее на пол.
Все это оскорбляло его опрятную, военную сущность, и он с трудом сдерживался, чтобы не начать приводить все в порядок. Вместо этого он бросил шлем на стол и подошел к одному из холстов, чтобы получше его рассмотреть.
На нем был изображен высокий, сильный мужчина, стоявший спиной к зрителю, повернув голову и показывая сильный профиль. Было что-то гнетущее в картине, и не только в цветах, которые в ней использовались, но и в том, как мужчина стоял, сжав руку в кулак, как будто собирался ударить кого-то, тени клубились вокруг него. Фигура казалась огромной, занимая почти все полотно, этюд в черных, угольных и серых тонах.
Лукас нахмурился. Он не мог сказать, почему картина показалась ему угрожающей, но это было именно так.
Чувствуя себя немного неловко, он посмотрел на холст, стоявший рядом.
На картине доминировала еще одна мужская фигура, но ощущение угнетенности отсутствовало. На этой картине мужчина снова стоял спиной к зрителю, положив руки на край раковины. Он смотрел в зеркало перед собой, позволяя зрителю увидеть черты его лица.
Странным пинком стало осознание того, что этот человек — Гриффин.
Лукас уставился на картину, ошеломленный непонятно из-за чего. Рот его друга был изогнут в обычной кривой улыбке, как будто он смотрел на зрителя через зеркало и шутил. Цвета на этой картине были приглушенными и тихими, много голубого и белого, и когда Лукас наклонился, чтобы рассмотреть поближе, он понял, что краска была сильно текстурирована, как будто слои были добавлены поверх друг друга, придавая цветам более глубокий, богатый эффект.
Затем, совершенно неожиданно, Грейс оказалась рядом, почти оттолкнув его с дороги, она схватила раму холста и подняла ее, заставляя ее за другую картину, с изображенным на ней угнетающего вида мужчиной. Как будто ей не понравилось, что Лукас смотрит на нее.
— Прошу прощения, — запоздало пробормотала она, суетясь, схватила другую картину и поставила ее поверх остальных.
Он подавил желание сказать ей, чтобы она прекратила, что он хочет взглянуть на холсты, что было странно, так как он никогда особо не ценил искусство. Не то, чтобы у них было время стоять и смотреть на картины, но какая-то часть его была заинтересована в них. Главным образом потому, что это она их нарисовала.
Какое это имеет значение?
Да, он и сам этого не понял.
— Собирай свои вещи, — приказал он. — Нам нужно убираться отсюда.
Грейс замерла, все еще держа в руках один из массивных холстов, и удивленно повернулась к нему.
— Что? Что значит, нам нужно убираться отсюда?