Глава Четырнадцатая
Глаза Грейс наполнились слезами, а сердце сжалось в груди. Это были слезы шока, когда ужас от того, что он ей рассказал, наконец-то проник в ее душу.
Она не могла понять того, как взрослый мужчина мог свалить такую правду на своего тринадцатилетнего приемного сына.
— Зачем…? Зачем он рассказал тебе это?
Лукас не двигался, его теплое дыхание касалось ее шеи. Его большое, твердое тело окружало ее, удерживая словно в клетке, прижимая к стене, и все же почему-то казалось, что именно она удерживает его на ногах, а не наоборот.
— Это было наказание, — его голос звучал хрипло. — Я должен был выучить урок, чтобы этого никогда не повторилось. Я думаю… он должно быть ненавидел меня, раз сказал мне это.
По щеке Грейс скатилась слеза, потом еще одна. Но она не останавливала их.
Всегда найдется причина, почему Лукас держится так холодно, так отстраненно, и эта причина всегда будет очень тяжелой. Он выложил ей все в ту ночь, когда они впервые поцеловались, объяснив причины, по которым он не мог потерять контроль над собой. Он разжег костер, и его семья погибла, но, когда он рассказывал об этом, его холодный голос каким-то образом высосал из него весь ужас. Он казался отстраненным.
Но это… У нее все еще кружилась голова. Он узнал об этом в тринадцать лет и с тех пор жил с мыслью, что был виновен в ужасной смерти своей матери.
Неудивительно, что он так замкнулся в себе.
Он все еще был внутри нее, и, конечно, они не использовали никакой защиты, но они уже обсуждали это, и в любом случае, это казалось наименьшей из ее проблем прямо сейчас. Она не знала, что сказать. Понятия не имела, что делать. Как она могла заставить его чувствовать себя лучше из-за такого ужаса? Ее собственные проблемы не шли ни в какое сравнение. Ее отец был темпераментным художником и плохо с ней обращался, скомкал несколько рисунков. Все это было такой фигней.
Ее сердце было разбито. Как будто кто-то пнул его несколько раз.
— Ты был всего лишь маленьким мальчиком, — слезы сделали ее голос хриплым. — Это не твоя вина. Ты понятия не имел, что делаешь.
Он ничего не ответил, уткнувшись лицом ей в шею. Потом его затрясло, как будто он разваливался на части, и она сделала единственное, что могла. Она обняла его крепче руками и обхватила ногами его талию. И держала его так крепко, как только могла. Изо всех сил. И она плакала по пятилетнему мальчику, которому нужен был всего лишь велосипед. Из-за тринадцатилетнего мальчика, чей отец открыл ужасную правду, которую он должен был переварить в одиночку. Из-за мужчины, который так замкнулся в себе, что превратился в хрупкий лед.
Лед, который сейчас ломался.
Поэтому она не сказала ни слова. Она просто держала его так крепко, как только могла, давая ему единственное утешение: что он не один.
В конце концов дрожь, сотрясавшая его, прекратилась, и он замер, прижавшись к ней. Она не отпустила его, продолжая крепко держать, пока слезы текли по ее щекам. Потом, после долгого, долгого молчания, он поднял голову и посмотрел на нее.
Она думала, что, учитывая, как он дрожал в ее руках, возможно он мог плакать, но нет. Его глаза были сухими, выражение его лица она не могла ясно прочитать. Боль, гнев и чувство вины сменялись на его лице, как тени облаков на чистом синем море, но было и что-то похожее на удивление.
Она понятия не имела, что это значит, поскольку в его словах не было ничего удивительного.
Он ничего не сказал, только смотрел на нее. Затем он наклонился и поцеловал ее снова, но на этот раз не с отчаянием или голодом. Поцелуй был мягким, теплым и невыносимо сладким. Это была и благодарность, и извинение, и признание — все вместе.
Это также сказало ей, что он больше не хочет говорить об этом. Чтобы просто рассказать ей все это, и так потребовались все силы, что у него было. И она поняла это. Не было необходимости бесконечно переживать весь этот ужас. Достаточно того, что он рассказал ей, поделился с ней, и только за это она была ему благодарна.