Оно просачивается под поверхность и пожирает тебя кусок за кровавым куском. Оно подкрадывается к тебе, как вампир к крови или хищник к добыче.
Но я знаю. Я чувствую это.
Я бы не назвала это сумасшествием, но это что-то ненормальное.
Это то, что мешает мне смеяться из вежливости, когда это делают все остальные. Они признают общественные нормы, а я нет. Даже Нокс признаёт. Ему гораздо лучше удается сливаться с толпой, чем мне, и, вероятно, именно поэтому терапевту нравилось работать с ним, а не со мной.
Я слышала, как она сказала Агнусу, что я колодец. Она сказала, что нужно много копать, и я не позволяю ей этого делать.
Я аномалия даже среди людей, которые относятся к сумасшедшим, и я всегда этим гордилась.
Я смотрела в зеркало, и мне нравилось мое хмурое лицо. Люди по-разному реагируют на травму. Есть те, кто полагается на ближайшую семью и друзей. Есть те, кто сражается, чтобы снова улыбнуться. И есть те, кто замыкается в себе и в конце концов выходит из-под контроля.
Затем есть я.
Я никогда не выходила из-под контроля; я не пила, не принимала наркотики и даже не пробовала травку или сигареты. Я всегда была хорошей девочкой, но с худшим выражением лица.
Я не позволяла себе улыбаться, и в конце концов, я не знала, как улыбаться. Какое право я имела смеяться, когда я никогда не примирялась с самой собой?
Какое я имею право существовать так, будто ничего не случилось?
Там есть девочка, которую я оставила, маленький ребенок не старше семи, которая звала на помощь, а я ее не слышали — вернее, не могли. Эта девочка, семилетняя я, хочет возмездия.
Нет — она требует этого. И я должна отдать это ей, даже если придется принести жертву.
Я иду по коридору в папин кабинет, решимость бурлит в венах.
Когда Ронан признался мне в своей травме несколько дней назад, я не могла нормально дышать.
Я все еще не могу.
Каждый раз, думая о нем, у меня появляется этот шар размером с голову, мешающий дышать. Я не могу перестать видеть сны о маленьком ребенке, бегущем в одиночестве по улицам, которому некуда пойти и не к кому обратиться за помощью.
А потом, лицо этого ребенка не принадлежало Ронану. Это лицо было моим. Это была девочка, которая перестала улыбаться, потому что кто-то конфисковал эту улыбку и отказался вернуть ее.
Я разблокирую свой телефон и смотрю на сообщения, которые он отправил с той ночи.
Ронан: Когда кто-то изливает тебе свое сердце, самое меньшее, что ты можешь сделать, это не уходить.
Ронан: Помимо лакомых кусочков, которые я рассказал Ксану, ты первый человек, которому я рассказал всю историю. Теперь я чувствую себя отвергнутым, и меня так и подмывает найти тебя и наказать.
Ронан: Хотел бы я, чтобы ты доверяла мне достаточно, чтобы позволить мне увидеть тебя.
Затем сегодня пришло его последнее сообщение.
Ронан: Какого черта у меня нет гордости, когда дело касается тебя?
Наверное, по той же причине, по которой у меня нет стен, когда дело доходит до него. После того, как психотерапевт назвал меня колодцем, я начала в это верить. Я начала думать, что никто не может понять меня или проникнуть в меня глубже, и именно поэтому я укрепила стены.
Пока не появился он.
Я никогда не ощущала себя такой открытой и в такой опасности, как с ним. Я всегда думала, что люди, кроме моей семьи, в конце концов уйдут. Только не Ронан.
Никогда Ронан.
Он ворвался так легко, словно колодца никогда и не существовало.
И так больше продолжаться не может.
Ради него, а не ради меня.
В конце концов он возненавидит меня, так что я могу сделать это сейчас, а не позже.
Я стучу в дверь папиного кабинета.
— Войдите, — коротко отвечает он.
Я толкаю дверь и вхожу внутрь, делая глубокий вдох. Папа и Агнус сидят друг напротив друга. Оба их пиджака сброшены, а манжеты рубашек закатаны. Папа без галстука, но Агнус все еще в нем, и обычно он выглядит менее растрепанным. У каждого из них в руках свои планшеты, а это значит, что они обмениваются данными.
— Я не помешала? — я спрашиваю.
Папино лицо смягчается улыбкой.
— Ты никогда не можешь помешать мне. Иди сюда, Тил.
Я сажусь рядом с ним, на то место, которое похлопывает папа.
Агнус начинает вставать.
— Я буду внизу, если тебе что-нибудь понадобится.
— Тебе не обязательно уходить, — говорю я ему. — Я хочу поговорить с вами обоими.
Агнус успокаивается. Теперь, когда я смотрю на него, я понимаю, что все, что я чувствовала к нему в прошлом, было мимолетным. Он был рядом со мной и Ноксом всю нашу жизнь, и эта благодарность жила со мной столько, сколько я себя помню, но это все.
На этом все.
Единственные всепоглощающие чувства, которые я когда-либо испытывала, это к парню, который может заставить меня смеяться, когда я даже не знала, что могу.
Папа кладет планшет на стол.
— Что-то не так?
— Нет... Ну, возможно.
— Это связано с тем фактом, что ты не ходила в школу два дня? — спрашивает папа.
Почему я думала, что он был слишком занят, чтобы заметить это? Это папа. В какой-то момент он почувствовал мою боль прежде, чем я сама смогла это заметить.
— Папа, обещай, что не возненавидишь меня?
— Это не обсуждается — даже если ты кого-то убила.
Агнус приподнимает бровь.
— Мы всегда можем замести следы.
Папа бросает на него взгляд.
— Что?
Агнус приподнимает плечо.
— Я могу помочь ей избежать наказания за убийство.
— Не вкладывай ей в голову никаких идей... — папа сосредотачивается на мне. — Это не имеет никакого отношения к убийству, верно?
— Нет.
Пока.
— Так в чем дело? — спрашивает папа.
— Я знаю, что говорила тебе, что хочу быть помолвленной с Ронаном, но могу ли я передумать?
— Конечно. — папа даже не колеблется. — Как я уже сказал, я бы никогда не заставил тебя делать то, чего ты не хочешь.
Я глубоко вздыхаю, чувствуя, как часть веса исчезает с моей груди только для того, чтобы его заменил другой тип веса.
— Почему? — тихий голос Агнуса разносится в воздухе.
— Почему? — я повторяю.
— Ты была так одержима идеей обручиться с этим парнем, но теперь передумала. Не то чтобы я не думал, что у тебя были скрытые мотивы, но сомневаюсь, что это только из-за партнерства между нами и компанией Эдрика.
— Агнус. — папа качает головой, но это больше от смирения, чем от чего-либо еще. — Она попросила об этом, и теперь она заканчивает.
Внимание Агнуса не отрывается от меня.
— Это не детская игра, Тил.
— Я знаю это.
Больше, чем кто-либо.
— Я поддержу тебя в любом решении, которое ты примешь. — папа берет мою руку в свою, и тепло касается меня глубоко внутри. — Но я думал, ты ладишь с Ронаном? Эльза и Нокс все время говорят об этом, даже когда ты пытаешься их успокоить.