Он не осознавал, насколько это было трудно.
— Мне было шесть, когда родился Леви, и даже тогда я единственный, кто заботился о том, чтобы у него была бутылочка, и менял ему подгузники, как мог. Готовил хлопья и бутерброды для себя и Мейсона — по крайней мере, когда в доме была еда, — но множество раз мы ложились спать голодными.
Она подняла голову и встретилась с ним взглядом, ее голубые глаза были полны сострадания и гнева.
— Почему не вмешались социальные службы?
Он не удивился, что такая чистая и нетронутая душа, как Саманта, все еще верит в систему.
— Мы существовали лишь на бумаге, и никому не было дела до того, что происходило с их соседями. Никто ничего не замечал, поэтому о матери никто и не сообщал. А в моменты просветления, когда я жаловался, мать вселяла в меня страх Божий, предупреждая, что если я скажу кому-нибудь, что она редко бывает дома или что у нас нет еды, придут социальные службы и заберут нас или навсегда разлучат.
— Какой ужас, — сказала она болезненным шепотом.
Он пожал плечами.
— Такова была моя жизнь. — Глубоко вздохнув, он нежно прижал ладонь к ее затылку, прижал ее щеку к своей груди, продолжая гладить ее волосы. Гораздо легче говорить с ней о своем прошлом, не глядя в печальные, потемневшие глаза.
— Значит, в шесть лет ты стал братьям опекуном.
— М-м-м. И пошел в школу, потому что мне пришлось, иначе кто-нибудь заметил бы, и нас бы разлучили. Я был хорошим ребенком, потому что всегда боялся, что если сделаю что—то плохое, то потеряю братьев навсегда.
— Им повезло, что у них есть ты, — пробормотала она.
Он пожал плечами.
— Я сделал то, что должен. Растил Мейсона и Леви, как мог, и старался уберечь их от неприятностей. Потом, когда мне исполнилось пятнадцать, мать связалась с Уайаттом. Он переехал к нам и еще больше накачивал ее наркотой, торгуя ею за наличные, одновременно управляя собственным захудалым бизнесом. И пока по ночам она занималась проституцией, Уайатт терроризировал нас.
При этом воспоминании он содрогнулся всем телом, но, начав, собирался закончить.
— Он был жестоким, садистом ублюдком, который охотился на слабых, и поскольку братья были еще очень малы и не могли защитить себя, я отражал столько насилия, сколько мог, поворачивая его в свою сторону. И одна из вещей, которую Уайатт любил делать больше всего, чтобы утвердить свою власть, это придавить меня к полу и прижать тлеющий кончик сигареты к моей спине, пока он буквально не прожигал дыру в моей плоти.
От этого адского воспоминания желчь подступила к горлу, в то время как Саманта рядом с ним напряглась, и из ее горла вырвался сдавленный звук. Но Клэй еще не закончил.
— Этот больной ублюдок получал удовольствие от моих криков. Чем больше я извивался или плакал, тем больше он смеялся и сильнее и дольше прижимал сигарету к коже. — Он закрыл глаза, пытаясь избавиться от воспоминаний, с которыми жил каждый день. — Но, по крайней мере, он не делал этого с братьями, — сказал он, повторяя слова, которые помогали ему преодолеть боль и позволяли принимать жестокое обращение. — И хотя временами Мейсон и Леви беспомощно наблюдали за происходящим, я предупреждал их не вмешиваться.
Саманта издала слабый звук. Обняла его за талию и, молча утешая, прижалась ближе и крепче. Ее тепло и молчаливое понимание успокаивали измученные чувства, позволяя продолжить. Ему казалось, что история никогда не закончится, так же, как казалась бесконечной жизнь в ужасе.
— Это длилось месяцами, пока однажды мать не арестовали за хранение наркотиков и вымогательство. Поскольку это было ее пятое преступление по различным обвинениям, ее отправили в тюрьму штата на полтора года. — Он рассеянно провел рукой по ее руке, все еще прижатой к его животу. — Не знаю формальностей, но каким-то образом глупая стерва смогла назначить Уайатта нашим опекуном, пока ее не освободят, и за это время насилие только усилилось.
Саманта резко вскинула голову, на ее лице отразился ужас.
— Почему она так поступила с тобой и твоими братьями? — в ужасе спросила она.
— Честно говоря, не знаю. — И не узнает никогда. – Но, предполагаю, что в ее одурманенном наркотиками мозгу это имело смысл. Он жил с нами, а дети для нее никогда не были главными или же вызывали беспокойство. Единственное, о чем она всегда беспокоилась, — как получить следующую дозу.
— Что с ней случилось? — спросила Саманта.
— Она отсидела три месяца, когда с ней случился удар, и она умерла. Наверное, из-за наркотиков. Во всяком случае, именно тогда Уайатт решил, что теперь мы — его собственность, и он может делать с нами все, что пожелает.
Саманта уставилась на него широко раскрытыми от ужаса глазами. Кто-то вроде нее, рожденный в богатстве и привилегиях, никогда не сталкивался с такой суровой реальностью или жестокой жизнью в бедности.
— Мысль о том, что Уайатт станет нашим законным опекуном, пока каждому из нас не исполнится восемнадцать, пугала меня до чертиков. Я знал, что он сделает все возможное, чтобы запугать и развратить. Я боялся, что он подсадит Мейсона и Леви на наркотики, станет их сутенером или еще хуже. Однажды я украл мясницкий нож из магазина. На всякий случай.
Саманта, молча и пристально, смотрела на него, отчего ему пришлось отвести взгляд, не зная, может ли он признаться в остальном. Это была худшая ночь в его жизни, и он ненавидел, что ему пришлось прибегнуть к насилию. И все же он сделает это снова, чтобы защитить братьев.
Она коснулась рукой его подбородка и повернула лицо к себе.
— Расскажи мне, — тихо попросила она, умоляя доверить ей свое прошлое, свою боль.
Так он и сделал.
— Как-то раз я пришел домой, а Уайатт загнал Леви в угол. Он уже несколько раз его ударил. Я сказал Леви бежать, и он побежал. Он заперся в ванной, а Уайатт направился за мной, как я и ожидал. Я вытащил нож. Во мне было столько ярости, и я был настолько возбужден, что поклялся, что убью тварь. Тогда Уайатт был чертовски силен и близок к тому, чтобы меня одолеть. — Саманта втянула воздух сквозь зубы, но молчала, ждала продолжения.
Клэй с трудом сглотнул.
— Каким—то образом мне удалось оттолкнуть его, и я нанес ему лезвием глубокий порез вдоль лица.
Она недоверчиво моргнула.
— Тот шрам оставил ему ты?
— Да. — Он не испытывал гордости за это воспоминание. — Еще я ударил его ножом в руку, и этого было достаточно, чтобы Уайатт понял, что больше не может с нами связываться, и, в конце концов, ушел.
И все же Уайатт вернулся в их жизнь, что еще раз сказало Клэю, что, должно быть, он в отчаянии. Но не Клэй. Будучи подростком, он без колебаний убил бы этого мудака, если бы это означало безопасность для братьев. Но теперь он потеряет слишком много, чтобы отправиться в тюрьму на всю оставшуюся жизнь за убийство подонка.
— Уайатт понял, что я не шучу, и ушел, и до сих пор мы его не видели, он явно нуждается в деньгах, чтобы выпутаться из какой-то неприятности.
Не в силах представить, через что он прошел в детстве, мысли Саманты путались, она пыталась переварить все, что рассказал ей Клэй. Сердце разрывалось на части, зная, что он пережил столько жестокостей, но никогда не колебался, чтобы сделать шаг вперед и быть сильным ради Мейсона и Леви.
— Твои братья были совсем маленькими, когда это случилось, — сказала она, любопытствуя, как Клэй содержал их без присмотра взрослых или финансов. — И что ты сделал, когда Уайатта не стало?
— Мейсону было двенадцать, А Леви — десять. Я ни за что не отдал бы их в приемную семью, — хрипло сказал он. — Поэтому я сделал все возможное, чтобы этого не случилось. В течение двух лет, пока мне не исполнилось восемнадцать, я брался за любую работу, чтобы платить за аренду и коммунальные услуги и оставаться на плаву. Стрижка газонов. Упаковка продуктов. Сбор банок и бутылок за наличные и их переработка. Я даже рылся в мусорных контейнерах в поисках еды или других необходимых нам вещей. А потом Джерри нанял меня сюда, в бар, и стал платить мне еженедельно. Леви был хорошим мальчиком, который делал в точности то, что я говорил, и я следил, чтобы он держался подальше от неприятностей. Но, Господи Иисусе, Мейсон был сущим дьяволом, — сказал он с самодовольным смехом.
Она улыбнулась Клэю.