— Пустое, товарищи рабочие, пустое! — кричал Стариков. — Так каждого обвинить можно. Знаю я Булкина: хороший мастер… редкий, можно сказать, мастер. Поклепы напрасные на него возводят! Из комара слона делают! И нечего нам этими делами займаться. Раз прокурор статью нашел — пусть и разбирает. А нам, думаю, просто разойтись надо. Нечего даром языки чесать!..
Булкин покачивал головой в такт словам Старикова и с удовлетворением наблюдал некоторое сомнение на лицах рабочих. Карякин заметил, как он вынул из кармана яблоко и со вкусом откусил его своими желтыми кривыми зубами.
После речи Старикова в уголке стало шумно. Спорили друг с другом, доказывали, волновались.
Особенно шумно было в задних рядах.
Сутулый рябой старик, глаза которого были поставлены очень близко друг от друга, что делало его лицо хмурым и злым, громким свистящим шопотом убеждал рыжего Сайкина:
— До чего же это дойдет, до чего!.. Так каждого судить можно. Чего нам касаться про его деревенские дела? Мало у кого хозяйство есть! Известно, своего хлеба всегда жалко…
«Жалко… Вам только машины не жалко», подумал Карякин и вспомнил, что Булкин один из первых в их бригаде был за соревнование. И, действительно, бригада их здорово обогнала другие. Но как только вопрос стал о снижении расценок, Булкин ожесточенно запротестовал и сразу к соревнованию охладел.
— Товарищи! — перекрыл общий шум Мухин и постучал болтом о стол. — Товарищи! Слово даю председателю лысовских коммунаров товарищу Брыкину.
Незнакомый и незаметный до сих пор человек в кожаной куртке встал рядом с Андрюшей и оказался чуть не на голову выше его.
— Вот это да! — зашептались рабочие. — Андрюшу забил…
«Так вот он какой, Брыкин!» подумал Терентий Никитич.
И оттого, что с этим человеком работает Алексей и ежедневно встречается с ним, стал ему Брыкин совсем родным и близким, и он уже с любовью поглядывал на его белесые брови, редкими кустиками насупившиеся над светлоголубыми глазами. И усы у Брыкина были светлые, и морщины, изрезавшие все лицо, казались чисто промытыми, и только руки, сильные и подвижные руки, которыми он жестикулировал во время речи, были черными, как земля, с которою имел дело Брыкин.
— Товарищи рабочие! — сказал Брыкин. — Надо, то-есть, разоблачить выступавшего Старикова. Выступавший Стариков — свояк Булкину и его руку держит…
— Ну и что же, что свояк? — крикнул с места Стариков. — Правда — она всегда правдой…
— Ты меня не перебивай, товарищ Стариков, — жестко озлился Брыкин. — Я тебе дал сказать, теперь слушай, — и глаза его потемнели. — Я, товарищи рабочие, прислан от коммуны лысовской. И я всецело подтверждаю, что Андрей Булкин вел контрреволюционную агитацию. Он говорил, что коллективы — это крепостное право для крестьянства. А годовщину Октябрьской революции прозывал годовщиной бойни. Товарищи, у его, у Булкина, есть батрак, так он низким считает для себя с этим батраком за стол садиться. Коммунары просили сказать вам, что такие рабочие — только тормоз для нашего дела…
Булкин злым, вз'ерошенным и загнанным зверем глядел на рабочих. Яблока он так и не доел и машинально продолжал сжимать огрызок в руке.
Собрание опять вырвалось из-под мухинского руководства, разбилось на отдельные группы, в которых спорщики доказывали криком, руками, наскакивали друг на друга и выходили из тесного уголка в просторный цех.
— Товарищи! — кричал тонким голосом токарь Сергеев, и на молодом безусом лице его перекатывались от напряжения желваки. — Кто такой Булкин? Нарост он на нашем теле! (Такой образ Сергеев слышал от одного приезжавшего из Москвы оратора). И надо нам срезать этот нарост!
Мухин беспомощно оглядывал кричащих людей и не знал, как успокоить их. Отдельные выкрики доносились до него.
— Верно, Вася!.. Крой его, Василей!..
— Так весь цех разгоните… Таких мастеров искать надо…
— Чего вы его слушаете?
— Обожди, Булкина выгоним и за вас возьмемся!
— Гнать его немедля!..
Булкин встал и заговорил жалко и приглушенно. Он никак не хотел поверить, что его действительно могут прогнать из цеха.
— Товарищи! Не отрицаю, говорил я о колхозах. Это я по несознательности делал, товарищи. Болтливый язык мой… виноват… Даю слово перед всем миром — исправлюсь на сто процентов. У меня восемь человек семьи, товарищи. Как я жить буду?..
И казалось: он сейчас поклонится в землю рабочим и заплачет заливистым бабьим плачем.
Шум в уголке несколько затих.
Терентию Никитичу представилось, что рабочие поверят Булкину и простят его. Но он ведь врет, Булкин. Нельзя прощать его…