Спустившись почти неслышно, в кухне я обнаружила Мэй и Ричарда за кофе.
— Привет! А мы решили дать тебе выспаться! Садись, выпей кофе, — пропела Мэй.
— Не беспокойтесь, Анна, времени еще много, — сказал Ричард. В руках у него красная кружка «Nescafe» выглядела как на рекламном ролике: «Мы любим друг друга, и путешествие длиною в жизнь начинается… Nescafe. Все еще только начинается!». Видеоряд: голубые глаза и рубашка — надежда; золото волос и солнечных бликов — счастье; зеленая ветка жасмина брошена на дубовый стол — молодость, свежесть, начало, вечность.
«Времени еще много». Подумать только! У меня на родине не услышишь даже «времени уже мало». Скажут просто: «Времени нет».
Не торопясь, Мэй загасила последнюю сигарету, вымыла стаканы, кружки и пепельницу. Это было совсем на нее не похоже и отмечало важность события и дальность пути. Мэй перекинула через плечо свою маленькую черную сумку с золотым замочком, подкрасила губы. На узких белых мордах Опры и Водки заалели, как кровь, следы ее поцелуев. Атласная угольная головка Мышки чернела, как и прежде. Ричард, держа в каждой руке по баулу, пнул дверь ногой, и павлин свалился с крыльца с возмущенными криками.
— Enjoy your time in Scotland! [127] — пропел нам в спину хор помощниц. Дэбби помахивала веником. Пара аккуратных пожилых женщин в белых передниках протащила по коридору моющий пылесос. Дверь за нами захлопнулась.
Ричард выруливал на дорогу к Ньюмаркету. Изгороди пышно цвели, и в этот понедельник двадцатого июня к белым соцветиям боярышника нежно приникали светло-малиновые коронки собачьей розы. Мэй щебетала. Если прислушаться, можно было узнать и о точном маршруте поездки, и как Мэй намерена впервые без мужа проверять работу своего отеля — там, далеко на севере, у острова Скай, и что Скай — самый большой из Гебридских островов, и что когда-нибудь мы, конечно, отправимся вместе еще севернее — на Внешние Гебриды — туда, где они с Дунканом видели однажды с берега настоящих больших китов. Киты проплыли совсем близко, пуская высокие фонтаны. И что сейчас вся Шотландия в цвету — золотится на склонах холмов bonny broom, [128] а вот вереску время придет только в августе, и к цветению вереска я обязательно должна снова оказаться на холмах Шотландии вместе с ней.
Грустная и горестная была эта щебечущая песенка. Время, беспощадное время! Не вернешь ты мне моего Дункана — веселого, отчаянного шотландца Дункана, моряка и жокея! Любовь мою, мою молодость — нет, не вернешь! Вот о чем пела среди живых изгородей на зеленой дороге к Ньюмаркету синеглазая хозяйка Стрэдхолла, окрестных земель и отеля у острова Скай.
Миновали Ньюмаркет, лихо прокатившись по единственной его улице, выбрались на автостраду и по серому асфальту, под небом, таким же серым, как трава у дороги, двинулись к Лондону. Проносясь мимо, с неприязнью косились мои друзья-помещики в сторону старинных университетов и только дважды рукой махнули: — Там Оксфорд! Там Кембридж! Да и меня скорее отпугивали, чем привлекали клубившиеся над цитаделями знаний густые облака академической мудрости. Мимо, мимо!
И вот уже Лондон Стэнстэд — аэропорт внутренних линий. Мэй выдает мне таблетку валиума, а Ричард уверенно берет за руку.
— Вы позволите держать вас за руку все время полета, Анна? Очень долго — целых сорок пять минут. Но для меня это будет одно мгновение. Так говорили в старину. Но это правда! — Он смеется. Я содрогаюсь.
— Это от страха, Ричард, — губы плохо слушаются, и получается сдавленный шепот. И вижу: улыбка сразу же исчезает, брови сдвигаются. Он расстроен, но, взглянув на меня, легко верит: это и правда от страха. Снова улыбаясь, Ричард пропускает вперед Мэй и отдает ее во власть рыжей девушки со строгим ртом и серьезными голубыми глазами. А теперь моя очередь. Девушка снимает сумку с ленты транспортера и просит открыть. Я расстегиваю молнию, нервно дергая и застревая.
— Так. А теперь это отделение, пожалуйста.
Ах, еще карман. Его я не заметила. Сумку для поездки в Англию дала мне Валентина — своей не было. Открываю пустой карман сбоку.
— How! Could! You! Explain! THIS? [129] — в голубых глазах девушки, округлившихся от неожиданности, сверкает негодование.
На свет и всеобщее обозрение из кармана Валентининой дорожной сумки — сумки миллионерши — появляются ножницы. Это не просто ножницы. Это добротное советское приспособление для кройки нелегких отечественных тканей. Металла на его изготовление пошло килограмма полтора, не меньше. Кольца покрыты зеленой краской, лезвия тускло поблескивают серой сталью. Бедная Валентина! Прижимистый миллионер вынуждал ее экономить на всем — это я знала. У дивана, на котором спала чета новых русских, подламывалась ножка, и Валентина заменила ее подходящей по высоте стопкой книг. Но шить пальто! Я представила ножницы в женской руке — вот она продевает пальцы в зеленые кольца, разевает пасть полуметровых лезвий и выкраивает нечто элегантное из драпа. И тут же останавливает коня. Прямо на скаку.
128
Broom — ракитник — кустарник с обильными и яркими рыжевато-желтыми цветами. Bonny (шотл.) — родной, милый, любимый, дорогой, хороший, доблестный.