Дверь в квартиру распахнул Тарик — чистый и благостный. Его мощный торс обтягивала новая майка, нежно-голубая, словно конверт новорожденного мужского пола. Майка была коротковата, и Тариэл Варламыч все одергивал край, с непомерной силой зажимая его между громадными пальцами.
— Привет, — сказала я. — А где Сиверков?
— Э-э-э… — отвечал Тарик. — М-м-м…
— Где Сиверков??
— Он это… Он, Анюта, за пивом пошел. За пивом мужик вышел, понимаешь?
— Тарь, не шути. Я серьезно спрашиваю.
— Ну я и отвечаю. За пивом. — И Тарик, смущаясь своего роста и веса, снова потянул книзу подол голубой майки, но Мэй уже повисла у него на шее.
— Ну-ну, — успокаивал он, — ну, здравствуй, здравствуй…
Мэй сама взялась знакомить его со всеми, Валентина стала рассаживать гостей, а я быстро прошла в другую комнату. Туда, где у окна стоял мой диван. Пахло медом и осенью. На туркменском ковре у стены лежало яблоко. На письменном столе белели листы бумаги, темнела горка ключей. Записки не было.
За моей спиной скрипнула дверь. Я обернулась.
На пороге стоял Вурлаков. Его рот растягивала улыбка, приятная, как оскал вскрытой консервной банки.
— Ну чтэ-э-э? — донеслось от двери. — Где сам-то?
— Не понимаю, о ком ты, — сказала я. — Хочешь яблоко? На!
— Не надо, не угрызу, — ответствовал чудо-дрессировщик. — Я зубы делаю. У меня щас зелени — завались.
— Поздравляю.
— Что не спросишь — откуда? Неинтересно?
— Интересно, зачем тебе тогда Пат. И Гриб.
— Да так. Денег мало не бывает. А воще-то я занят.
— Не сомневаюсь.
— Вот это правильно. И не сомневайся. Слыхала, что ль?
— Что?
— Что я теперь у одного мужика собачку личную дрессирую? Для дома, для семьи?
— Нет.
— А у кого, знаешь? Сказать?
— Не обязательно. — Я двинулась к двери. Пора было к гостям. — У акулы так называемого бизнеса? Или так называемого пера? Или, может, так называемого экрана? — Вурлаков загораживал проход, и я остановилась.
— Не-а, — обрадовался Валера, и консервная банка разинулась еще шире, — не угадала! Забирай выше!
— Ну, куда уж выше?
— Совсем, совсем высоко. Но пока по Москве, правда. А потом — чем черт не шутит?
— Ну что, депутата охмурил?
— Сказал — забирай выше, — рассердился Вурлаков. — Кто у нас по Москве главный?
— Nomina sunt odiosa [167], - сказала я, чтобы отвязаться. — Еще раз поздравляю. Может, зубы доделаешь.
— Зубы, — ухмыльнулся Валера, и глаза его из-под валика надбровных дуг сверкнули. — Зубы! Скажешь тоже! Мне землю под кинологический центр в Лосинке выделяют. Я вообще скоро главным в Москве по собакам буду. Вот когда все попадают-то!
Я вздохнула. Ах, давно ли в кухне у меня было писано: «Группа русских ученых…»!
— Анюта, поди, что скажу, — позвал из-за двери Тарик.
— Ну? — я миновала Валеру, выскочила в коридор и захлопнула дрессировщика в комнате. — Ну!
— Да он, понимаешь… Ну, как бы это сказать… Говорит, англичашки эти… Не привык, говорит, я. Английским не владею.
— А ты что, владеешь? — вне себя от ярости крикнула я. — Ты же остался! Да что я говорю, остался — приехал специально, вымылся вот, с Мэй чирикаешь- уж я не знаю, на каком языке. Что ему-то стоит! Он ведь говорит по-английски. И ведь обещал! И на охоту обещал завтра!
— Да ты остынь, остынь. Не гони волну. Может, вернется. Уж коли обещал-то!
— Ну, пойдем, — сказала я. — Пойдем, что уж теперь.
И еще из коридора увидела: Беата уже в роли — привычно принимает знаки внимания. О, женщины! Вам имя — вероломство… То-то мне еще в Смоленске показалось, что она оживает в неведомой мне ипостаси. А кошка? Ведь кошке полгода в карантине придется сидеть, чтобы въехать на Британские острова. Об этом она подумала? Нет, куда там… Мне стало горько. Отвернувшись, чтобы смахнуть с глаз щиплющую пелену, я поймала пристальный взгляд. Джим смотрел с сожалением, и ясно было, что это заинтересованный наблюдатель. Я села с ним рядом, да и места другого не было: Тарик еле успевал поворачиваться от Мэй к Пам, от Пам к Пат, от Пат к мистеру Пайнну — точь в точь медведь, на которого насели лайки. Ричард пил водку по-русски, легко обходясь без всякого льда и не без удовольствия разглядывая Беату. Вероломная и высокородная красавица спокойно демонстрировала безупречный бюст и профиль. И подливала водку. Вряд ли тебе удастся износить хоть пару башмаков, дорогая, — подумала я.
— Well, dear, — сочувственно сказал Джим, когда водки было выпито столько, что даже мне, такой равнодушной, стало ясно, что забыться хочу не только я, и не только Ричард, и даже не только Мэй, — well, exuse me, but it seems that you won't need the papers any more… Am I right? [168] — и посмотрел мне в глаза своим теплым темным взглядом.
168
Что ж, дорогая… что ж, извините, но сдается мне, что бумаги вам больше не понадобятся. Я прав?