Вслед за ним показался Тарик — в одних трусах. Его мощное тело блестело, будто его только что окатили ведром воды, по плечам и груди стекали струйки. Прилипшие к голове буйные кудри казались совсем черными. Он дышал тяжело, с наслаждением. Говорить не мог. За ним появился Джим — обнаженный до пояса и тоже мокрый. На руках его висело безжизненное тело Лелика.
К фургону уже подбегал мистер Пайн, за ним подоспели любители борзых и киношники. Через несколько минут собаки были разложены на пожухлой траве в тени ельника, подальше от обочины, чтобы не дышали бензином. Джим и Тарик сидя прислонились к стволу. Над ними стоял Пайн и обмахивал своей кожаной курткой распростертого Лелика. От теплового удара в синей душегубке больше всех пострадал именно он. Остальные борзые уже поднимались на ноги, ходили, свесив узкие головы на длинных шеях, некоторые даже порывались играть. Недвижного Лелика отливали из ведра — откуда-то взялась и вода.
Англичане в беде собрались вместе — сгруппировались под елками вокруг безутешного Джима — и недружелюбно поглядывали вокруг. Когда я подошла с валокордином, Мэй, насупясь, поджала губы — то ли скорбно, то ли враждебно. Я протянула пузырек мистеру Пайнну. Из всех «охотников» — русских и анличан — он казался самым надежным. Хладнокровно, четко, методично он организовал и контролировал акцию спасения. Собственно, благодаря ему все было еще поправимо. Вот только Лелик…
Но валокордин помог. Через несколько минут жалкое, облепленное мокрой белой шерстью тело, укрытое от переохлаждения курткой Пайнна, шевельнулось. Маленькая хортая встала на ноги, пошатываясь, отошла на несколько шагов и пописала. В стане англичан раздались радостные клики.
— Well, — сказал Дик Пайн, поглаживая Лелика, — well, well. We should return, I suppose. It would be a crime to let the dogs hunt in such a state. They need immediate medical help now, not a run. [174]
Я подошла к Тарику. Он собирал собак по поляне.
— Слушай, ты понял, что мы наделали? Понял, что теперь будет?
— Нет, а что? Все путем. Собачки в порядке — вон как прыгают. Лелика, пожалуй, побережем, а остальные… Смотри, да они просто молодцом.
— Как тебя угораздило наглухо запереться в этом фургоне? Окна не проверил?
— А, черт. Кто ж его знал, что он герметичный. Да хуже — там кабина водителя отдельно, а фургон отдельно, так что даже в стену стучать бесполезно — не услышали. Я монтировкой барабанил, чуть стену не прошиб, а толку чуть.
— Ну ты понимаешь, что они теперь про нас думают? Что мы изверги. Вивисекторы негуманные.
— Ну здрастьте. А мы с Джимом? Мы тоже чуть концы не отдали.
— Вы? С Джимом? Да вы ведь люди. А для них главное — собаки. Тепловой удар по небрежности хозяев у английских собачников этим летом горячая тема. За это в суд подают на владельцев.
— Ох, Анют, не гони волну. Плюнь. Поехали дальше, и все. А они пусть как хотят. Обратно и автостопом могут дошлепать.
— Тогда я им говорю так. Что мы едем дальше, как собирались. А собаки из фургона скакать не будут. Травить будем другими борзыми — вон, любительских машин-то собралось. И в каждой — по своре [175], а то и больше.
Я двинулась навстречу группе англичан под елками, прямо под огонь их враждебных и, что хуже, презрительных взглядов. Хороши же эти русские «охотники». Все-то у них кое-как. Собак великолепных недостойны. Предки породу вывели — и какую! — а потомки своих борзых даже до поля довезти не могут. Раззявы негуманные. Безответственные враги животных. Варвары.
Мне казалось, что именно это я читала на лицах английских гостей, когда шла к ним одна через поляну. Но что оставалось? Я сделала спокойное лицо, хотя глаза щипало от едких слез унижения и безнадежной горечи: что ж, все как всегда, то есть ничего хорошего. Все как всегда. «Просрали, барин», — так, кажется, в «Войне и мире» говорит ловчий. И правда, просрали… Да только не волка одного, а вообще все — и охоту, и собственное реноме, и прекрасный день, суливший столько радости. Жизнь просрали. Да что!
Я подошла. Сказала, что мы отправляемся дальше — на охоту. Повернулась, не дожидаясь ответа, и пошла к машинам.
Пострадавший Лелик занял мое место в алом «гольфе», между Мэй и Джимом. Мне было все равно. Мое-то место было теперь в Тариковой синей душегубке. Так мне казалось.
К моему удивлению, в угодьях егеря нас все еще ждали, хотя тени удлинялись и солнце клонилось к вечеру. Что ж, для травли время подходило — жара спала, но до сумерек было еще далеко. Веселая толпа киношников закрутила Мэй и Тарика, готовясь поснимать их семейную жизнь на ферме.
174
Так, так, так. Пожалуй, нам надо возвращаться. Преступно позволять собакам охотиться в таком состоянии. Им нужна сейчас срочная медицинская помощь, а не скачка.