— Мачеварианов, кажется, укорял наших кареевских собак, что у них морды тонкие, как черешневый чубук, — глядя на трубку, вспомнил Михаил классика псовой охоты. Поднял рюмку, с наслаждением выпил и откинулся в креслах: отвлеченные разговоры утомляли его. Но этот, кажется, взволновал:
— Однако ж и обществу сейчас ничего не нужно, не только лицам. Оно само все отвергает: все усилия, ради его же блага совершаемые, все труды — все отрицает, ничего не принимает!
Осип Петрович отложил трубку, так и не раскурив.
— Миша, голубчик, боюсь, что именно эта мысль — величайший соблазн. И в наши дни, и во все прежние. Что значит такое отрицание? Только то, что труды были преждевременны… Но оценят потом, следующие поколения! А может быть, усилия были просто неразумны или глубоко эгоистичны. То, что на благо и ко времени, то не отвергнут. Не навязывать надо — служить. — Осип Петрович почувствовал, что понял что-то важное — кажется, именно то, что давно и тщетно пытался разрешить, — разгадал, наконец, загадку. Спокойное осознание новых сил явилось нежданно и обрадовало.
— Ну, спасибо, милый, за разговор. Может, я теперь и на охоту с тобой поеду — но уж осенью, в самую пору. Ну, а сейчас — собираться. Знаешь, как раз еду со знакомым к Тенишевой: она свое Талашкино любимое надумала продавать, и решилась, кажется. Отвезу покупателя. Грустное дело, да ничего не попишешь.
Вышли вместе. Сани, приготовленные для поездки на станцию, за двенадцать верст от Зайцева, уже ждали. Сыпал и сыпал с серого неба снег.
В станционном буфете Осип Петрович назначил встречу с давним знакомым — состоятельным г-ном Кардо-Сысоевым. Денежный человек, пожелавший осмотреть и серьезно намеренный купить знаменитое имение Тенишевой, прибыл с братом и двумя комиссионерами. Будущие покупатели в весьма приподнятом настроении погрузились в вагон пыхтящего поезда, едва различимого в облаках снега и пара, и слишком оживленно провели два с половиной часа дороги. Поезд в Тычинине, ближайшем к Талашкину полустанке, стоял всего три минуты, и Осип Петрович, видя настроение компании, опасался не поспеть вовремя выйти. Однако предвкушение всех удовольствий осмотра имения и трехдневного, как было условлено, в нем пребывания, оказалось для братьев Кардо-Сысоевых и их помощников достаточным, чтобы высадка из поезда прошла успешно. Осип Петрович вздохнул с облегчением.
На станции, всего в двух верстах от Талашкина, разместились в огромных розвальнях. Заиндевевшие приземистые лошади, привычно пробиваясь сквозь снега занесенной дороги, донесли довольно резво прямо к воротам усадьбы.
Княгиня сидела молча, смотрела на свою крупную руку, под которую пристроил узкую, рыжую с белой звездочкой голову ее любимец-колли, вывезенный из Англии покойным мужем. Разговор, несмотря на ночной час, был долгий. Нелегкий…
Осип Петрович искал, что сказать. Советовать продавать? Нет… Сказать было нечего. Да и вопрос один у всех: уехать? Остаться?
— Что ж, княгиня, многое передумано, а новый день — всегда новые мысли. Быть может, надежды. Иные найдутся предметы для раздумья и беседы. Впрочем, о чем я? Все так связано. И ваше будущее решение…
— Простите, друг мой, я вас задержала, утомила. А вам, да и мне, давно пора отдохнуть. Что ж, вы правы, и я последую вашему совету: утро вечера мудренее. Увидимся за завтраком, и дай Бог: вам — покойной ночи, мне — решения к утру. Bonne nuit [46]. — Тенишева протянула руку. Колли поднялся с ковра и, обозначая конец аудиенции, несколько раз плавно взмахнул хвостом, так что шелохнулись гардины.
Утром все было — свет и сверканье. Ночная метель кончилась, и под нестерпимо блистающей звездой солнца распростерся алмазный покров: каждая из мириадов снежинок устремлялась своими тонкими лучами навстречу светилу.
Осип Петрович, подойдя от окна к трюмо и глядя в глаза своему отражению, подумал: сейчас, верно, каждый в этом большом доме, вздрагивая от холода, так же вопросительно вглядывается в себя: кто это? Неужто я? Вот и еще одна ночь миновала. Сколько еще? Если уйду — что останется?
Он опустил глаза, не выдержав собственного пристального и, как ему показалось, какого-то бессмысленного взгляда, и отвернулся от зеркала.
Завтракать пришлось вместе с покупателями. Княгиня уже занималась делами, передав ему просьбу подняться к ней в кабинет.
Там встретили его обе дамы, вместе зимовавшие в имении, Тенишева с подругой: Киту, княгиней Святополк-Четвертинской. И та и другая светлые, оживленные, даже радостные:
— Осип Петрович, голубчик! Ну, кажется, буря пронеслась. Еще одно испытание позади. Мы обе одинаково решили — продавать не будем. С Талашкиным мы не в силах расстаться. По крайней мере, по доброй воле. Сохраним наше милое гнездо. Теперь у нас два вопроса, и снова нужен ваш совет. Первое — как обойтись с покупателями? Когда объявить?