Выражение “группа русских ученых”, да и весь текст, родились черной московской ночью, во мраке начинающейся “перестройки”, конечно, на кухне, как и сама “перестройка” — кухонная девушка, золушка. Очевидна причина такого выбора места — близость к архетипическому очагу в его конкретной московской ипостаси — кухонной плите. Огонь физический рождает огнь духовный; примечательно и время — темная ночь.
“Группа русских ученых” пила тогда, помнится, не шампанское — нет. Впрочем, особенно напрягать память не приходится. Это могли быть либо водка, либо чай. Скорее водка, ибо возбуждение наших ученых умов, хоть и воспаленных “перестройкой”, довести до градуса создания этого текста могла только она.
Нас было, понятно, трое. Двое мужчин и женщина, или, выражаясь на интеллигентском наречии тех лет, пара мужиков и баба. Кто был в этой тройке главным? Роли распределялись так: энергетический лидер — Валерий Вурлаков, лидер интеллектуальный — Андрей Сиверков. Мы же с водкой, помогая “перестройке”, совокупно выполняли женскую роль горячительного. Не стоит ее преуменьшать.
Валера Вурлаков. Отверженный замшелым миром советской психологии, в свои тридцать с лишком — старлаб академического института, а по сути — гениальный ученый, теоретик и практик новой системы гуманной дрессировки — так представлял он себя.
Но я бы сказала проще — уголовник. Не в точном юридическом смысле, конечно: тогда криминальные знакомства были еще не в чести. Это позже выяснилось, что принцип “все дозволено” для Валеры был аксиомой. А когда гуманист появился впервые, я увидела только глубоко посаженные рыжие глаза, из-под кепки — взгляд беспризорника, профессионально наивный и даже детски беззащитный, но лукавый, лукавый…
Это и был самозванец московского царства собачников, Лжедмитрий и Тушинский вор в одном лице, тать в нощи, мрачный гений гуманной дрессировки, Мориарти бультерьеров, гроза богатеньких хозяев — гроза, но не Робин Гуд… Когда пришли деньги и зарплата старлаба сменилась “компенсациями” и “гонорарами” за коррекцию поведения злобных питомцев богатых хозяев, вместо кепки появилась норковая шапка — помню, с каким удовольствием он появился в ней, снял, показал, назвал цену…
Боже мой, как мне было трудно! И кепки, и норковые шапки (в сущности, это один и тот же тип) внушают мне недоверие и ужас — я просто отворачиваюсь. Но Валеру приходилось терпеть: “гениальным” его отрекомендовал Андрей — сам признанный интеллектуал и специалист.
Я хотела видеть Андрея, а видеть его одного, без тесно прилепившегося к нему Вурлакова, в те дни мне не удавалось. И вот приходилось встречать этот вурлаковский взгляд — напряженный, привычно ловящий не только каждое движение, но даже намек на него — нервный импульс, стремящийся по дуге, впервые нарисованной стариком Павловым. И Павлова, и его дугу — научную ветошь прошлого — гениальный и современный Вурлаков отринул решительно и с презрением.
Сначала я решила, что следящий пристальный взгляд — это черта всякого незаурядного дрессировщика опасных животных. Потом поняла, что все-таки у Валеры он особый. Так смотрят те, кто побывал в тюрьме или на зоне. Так смотрят бродячие собаки в городе. Так смотрят все битые жизнью, битые людьми и не доверяющие уже никому, а потому обреченные на вечную тоску и тревогу, избавление от которой дает только гибель. Именно гибель — не смерть — уготована им.
Какова эта тоска, я узнала только редактируя для нашего «собачьего» сборника первую Валерину статью.
Автор утверждал, что поведение собаки, как и человека, определяется потребностями: если хочется есть — ест, если хочется сразу и есть, и спать, то делает то, чего сильнее в данный момент хочется. На этом и строился метод гуманной дрессировки и управления поведением. Я призадумалась:
— А если я всю жизнь делаю не то, что хочется? Вот сейчас твою статью редактирую.
— Почему это тебе не хочется ее редактировать? Не понравилась? — В Валерином голосе появились скрипучие ноты презрения и угрозы.
— Понравилась, понравилась, — я, как всегда, струсила, поддавшись давлению, — самая ненавистная мне собственная черта, — но я все-таки не понимаю…
— А ты редактируй стиль, а об остальном не думай. Ты же не специалист!
— Да я вообще ничего не понимаю. Другие будут читать и тоже не поймут. Тираж не раскупят. Докучаев денег не даст. Смотри, Валер, — тут я решила действовать уговорами, — специалистов мало, сборник популярный, ты хочешь объяснить на пальцах, сравниваешь собаку с человеком, от этого все только запутывается, становится непонятно.