…Бои перекатились за первые приграничные населенные пункты. Я выехал в передовые части 1-го механизированного корпуса. Меня интересовало, как ведут себя воины на вражеской территории, как относятся к населению (если оно осталось на месте), какие у них возникают вопросы, предложения, какие проблемы рождает новая обстановка и что необходимо учесть при проведении партийно-политической работы.
Не скрою: было и некоторое беспокойство — не сорвется ли кто-либо из тех, кто видел Бабий Яр и Майданек, кто хлебнул немало горя, испытал зверства, страшный гнет «нового порядка» на временно оккупированной нашей территории, кто потерял родных и близких. А таких людей в армии насчитывались тысячи. Не терпелось своими глазами увидеть землю, откуда расползлись по всей Европе паучьи щупальца фашистской свастики…
Машина переправляется на противоположный берег реки. Справа видны искореженные фермы взорванного гитлеровцами железнодорожного моста. Слева у пристани — скопление барж, загруженных мешками с цементом. На взгорке у дороги — новые щиты-плакаты: «Бойцы и командиры! Мы вступили на территорию Германии. Вперед на Берлин!», «Добьем фашистского зверя в его берлоге!». Агитаторы наши работают…
Через три-четыре километра первый немецкий населенный пункт. Дорожный указатель: «Химмельсдорф».
Острокрышие дома под красной черепицей вытянулись вдоль широкого шоссе, идущего с востока на запад к линии мощных пограничных укреплений. В селе нет больших разрушений и пожаров. Обошла стороной его война. Только при въезде на пригорке и видели мы догоравший небольшой сарай.
Свернув с дороги, подъезжаем к сараю. Издалека он выглядит как мирное хозяйственное строение. Только в фундаменте из прочного камня глазищи амбразур для ведения фронтального и флангового огня. В стене пролом от нашего снаряда.
Заглянули в сарай. Под бронеколпаком валялись трупы гитлеровцев и разбитый пулемет.
— Этим и свои стены не помогли, — покачал головой мой адъютант Винокуров.
Медленно едем дальше. Справа в палисаднике, у крайнего дома с поврежденным углом, умело замаскированный от наземного наблюдения двухамбразурный дзот. За другим зданием — сгоревший вражеский танк. На некоторых домах остались следы пуль и снарядов.
Под деревьями у дороги стояли две наши автомашины, одна с радиостанцией. Около машин — группа радистов, среди которых находилась женщина. Многие притоптывают ногами: сказывается холодный пронизывающий ветер.
— Из какой части, какую задачу выполняете? — спрашиваю их.
— Штабная рация 35-й механизированной бригады, поставлена здесь как промежуточная для поддержания устойчивой связи передовых частей со штабом корпуса, — доложил старшина Бурков, начальник радиостанции.
— Как вас встретило местное население? Немцы-то хоть в селе есть? Наверное, чертом смотрят и носа не высовывают на улицу?
— А их никого здесь нет. Все убежали, остались только коровы. Слышите, мычат с голодухи, к тому же не доены, — отвечал Бурков.
А зря они нас так боятся. Видно, судят по своим бандитам, — вступил в разговор, один из радистов. — А мне вон скотину и то жалко. Пойду в сарай, отвяжу коров и выпущу во двор к стогу сена, пусть сами кормятся.
Я одобрил хозяйское намерение бойца.
Зашли и мы во двор. Ни лошадей, ни повозок в сарае не оказалось. Стоявшие в стойлах черно-белые коровы, увидев людей, подняли тоскливый рев. Наши бойцы принесли им сено.
…В следующем селе развернули свою работу бригадные медики. Село тоже оказалось пустым. Или немцы поверили Геббельсу, или их насильно заставили эвакуироваться. И все-таки правда о человечности, гуманности советского воина взяла свое, победила. Через два-три дня мы уже видели в немецких городах и селах местных жителей.
Все чаще стали попадаться населенные пункты, дома которых сплошь и рядом были увешаны белыми полотнищами, обозначавшими капитуляцию. Правда, иногда из-под этих простыней, скатертей внезапно открывался по нашим войскам автоматный и пулеметный огонь. Тогда вступали в силу законы боя. Коварство и вероломство не оставались для гитлеровцев безнаказанными.
Поведение наших бойцов было безупречным. Воспитанные Коммунистической партией в духе советского патриотизма и пролетарского интернационализма, они не поддались чувству слепой мести. Великодушием, благородством, гуманизмом советского солдата и офицера можно было только гордиться и восхищаться.