— Товарищ младший сержант… Алеша…
Новиков вздрогнул, оглянулся. Из неглубокой лощины к нему медленно полз Ставницкий. Еще не распечатанный, набитый патронами ящик он еле волочил за собой. Доски ящика по краям обуглились и слегка дымились.
— Выхватил все-таки… Из огня выхватил, — чуть слышно проговорил Ставницкий.
— Ты ранен? — Новиков бросился к товарищу, обхватил его за плечи.
— Возьми вот… Командир приказал держаться до последнего… Со мной не возись… Не надо…
— Куда тебя ранило? Я перевяжу… Коля!
— Не надо… Мина… Теперь уже все… Не надо…
— Коля!
Ставницкий высвободил руку и, оставив в траве ящик, попытался подползти ближе к дубу. Он сделал лишь несколько вялых движений и вдруг, глубоко вздохнув, затих.
— Коля! Коля!!!
Ставницкий больше не отвечал.
Торопливыми движениями младший сержант сорвал с ящика доску, набил упакованными в нем патронами диск. Там, на воде, уже опять зачернели вздутые бока резиновых лодок, холодно, неярко поблескивали макушки касок, в брызгах мелькали мокрые лопасти весел.
Новиков застрочил по лодкам короткими, прицельными очередями. Сначала ушла ко дну передняя, потом исчезла вместе с солдатами и следовавшая за ней. Он тут же перенес огонь на остальные, и те закружились, сбиваясь в кучу. Над Бугом понеслись вопли и крики; вываливаясь из лодок, шлепались в воду и тут же поглощались ею раненые и убитые, и лишь немногие, побросав оружие и отчаянно взмахивая руками, плыли обратно, к берегу.
— Это вам за Ставницкого! За Колю! — в ярости проговорил Новиков.
В дупле стало душно, воздух смешался с пороховыми газами, от раскалившегося ствола растекался едкий запах гари. Глотнуть бы свежего воздуха, но из дупла нельзя было даже высунуться. Гитлеровцы засекли ручной пулемет, они теперь знали, откуда бьют по их переправе, и вели уже прицельный огонь. В роще кружились срезанные осколками мин листья, дуб осыпала свежая щепа, на траву, рядом с дуплом, бурой трухой оседала измельченная металлом кора.
Едва стих огневой налет, возобновилась переправа, третья по счету. И снова неистово застучал пулемет Новикова. Алексей не прекращал огня до тех пор, пока в мутной воде Буга не захлебнулась и эта атака.
Над рекой воцарилась гнетущая тишина. Томило ожидание. Что еще предпримет враг? Какие силы бросит он в бой? Ударит опять в лоб или изменит тактику? Придет ли кто на помощь? Как хотелось, чтобы хоть к концу этого жаркого дня подоспела подмога. Но откуда ее ждать, если такие же ожесточенные и неравные схватки идут по всему участку заставы. Да, наверное, и по всей границе.
В свою последнюю атаку, уже совсем остервенев, враги бросились вечером. Им все же удалось переправиться, правда, в другом месте, и незаметно подтянуться к роще. К штурму они готовились основательно: били по дубу из всех видов стрелкового оружия, пустили в ход и минометы. Одна из мин разорвалась у самого дупла. Спину и плечи пограничника точно обожгло кипятком. По дереву змейкой поползло пламя. Мучило удушье. И тогда, предчувствуя свой близкий успех, гитлеровцы разом вскочили и, ни на мгновение не переставая стрелять, устремились к дубу.
Новиков был уже еле живой, терял сознание. Его вытащили из горящего дупла.
— Переправить на тот берег! — распорядился офицер, руководивший атакой.
На том берегу Алексея поволокли к зданию монастыря. Гитлеровцы еще надеялись привести своего пленника в чувство и допросить. Им важно было точно знать, дислоцируются ли в тылу заставы армейские части и какова их численность. Нашелся и переводчик. Но ни на один из вопросов немецкого офицера пограничник не ответил.
Алексей Новиков так и не разомкнул губ. До последнего своего вздоха.
Захоронили его поляки, служители монастыря. По древнему обычаю положили в могилу без гроба, как воина, геройски погибшего на поле брани.
3
Граница эта — сегодня мирная. По обе стороны Буга лежат дружественные страны. На обоих берегах стоят солдаты дружественных армий. И стерегут они сообща покой, мир и труд своих народов-братьев. Да, стерегут, потому что и здесь нужны их зоркий глаз, их высокая боевая готовность. Вражеские лазутчики покушаются и на эту границу.
Расчет у них такой: авось здесь менее бдительны и потому будет легче, чем в ином месте, отыскать лазейку. Как тут не попробовать, не рискнуть?
И пробуют.
Естественно, пограничники все это учитывают. Потому-то каждый раз, уходя в дозор, они настраивают себя на вполне вероятную возможность встречи с врагом. С этим настроением они прошагают за ночь не один километр по вьющейся вдоль границы тропе, каким-то чудом угадывая ее в кромешной темени. С этим же настроением они будут часами лежать в засаде, мокнуть под проливным дождем, от которого к рассвету в их добротной одежде не остается ни одной сухой нитки, до боли в ушах вслушиваться во все многообразие звуков, не доверять обманчивой тишине. А если боевая тревога, то каждый постарается сделать все возможное и невозможное. Тревоги здесь хотя и не часты, но застава постоянно живет их ожиданием. Команда «В ружье!» поднимает солдат, отдыхающих в казарме, всякий раз внезапно и никогда — неожиданно. Пограничник, беседуя с вами, употребит именно это слово — внезапно. Он не назовет тревогу неожиданной, ибо на собственном опыте убедился: ею может обернуться любая минута.