— Под стражей.
— Больше не убежит?
Капитан отрицательно покачал головой.
— Опара сплоховал. Сам признает это.
— Да погодите вы с его признанием, — заметил Хрусталев. — Разве в том дело? Давайте лучше разберемся, что же все-таки произошло. В чем вина ефрейтора?
— Он, когда по Озерной шли, споткнулся.
— Ну?
— Ну и по своей глупой привычке чертыхнулся. Только и всего. А за спиной у него шагал тот тип. Шпион сразу смекнул, какой перед ним немец. В палатке хотел подкупить, нашвырял целую кучу денег. А когда увидел, что не клюет, махнул в лес.
— Откуда же он деньги швырял?
— Из вещевого мешка.
— Из вещмешка? А лимонку он из того же мешка часом не швырнул? Вместе с красненькими? Почему в самом начале не обыскали?
— Опасались, как бы не насторожить. Оружие, конечно, отобрали, а обыск не делали… Тут палка о двух концах…
Хрусталев задумался.
— Может быть, вы и правы… Народец этот ушлый. Однако на будущее учтите. Уж если опять кто пожалует с сумой за спиной, то пусть хоть самовольно завязки не развязывает. Опара зачем ему разрешил?
— Не сообразил, как запретить. Такого немецкого слова еще не заучил.
Хрусталев встал, озабоченно прошелся по палатке, мягко ступая. Пол был притрушен свежей травой, скрадывавшей звуки его шагов.
— Что же он вам теперь поет, этот спринтер?
— Молчит, будто в рот воды набрал, — ответил Самородов.
— Опаре что говорил?
— Шантажировал. Назвался советским офицером и даже документы обещал предъявить.
— Да, на фальшивки в абвере мастера.
Хрусталев мысленно возвращался все к одному и тому же вопросу. Почему курьер решился на побег не где-нибудь, а именно в палатке?
— Пытался ли Царьков разговаривать с кем-нибудь в палатке? — поинтересовался контрразведчик.
— С Авдониным, да и то накоротке.
— О чем же?
— О послании шефа. Царьков хотел вручить его Гауптману лично или, на худой конец, адъютанту гауптмана. Ну, тут сержант и нашелся…
— Как?
— Выдал себя за адъютанта.
— Ах, вот оно что! — Хрусталева мгновенно осенила догадка. — Пожалуй, здесь-то и собака зарыта. Во-первых, какой же из унтер-офицера адъютант? А во-вторых, курьер мог знать настоящего адъютанта. Ему могли показать его фото.
— Я ведь, товарищ майор, всю поляну заранее оцепил. На всякий случай.
— Ну и молодец, а то еще пришлось бы побегать… Действия наряда Авдонина советую тщательно проанализировать. Соберите заставу и в порядке учебы разложите все по полочкам. Так сказать, плюсы и минусы первого опыта. Дело это для ваших людей новое, непривычное — учить надо. Что же касается гауптмана Шустера и его шпионско-диверсионной группы, то их поиск и ликвидация станут для вашей заставы очередным и, предвижу, весьма серьезным испытанием…
ВЕЧНЫЙ ЧАСОВОЙ
Сборы в поездку на заставу ее заметно преображали. У Любови Ильиничны словно прибавлялось сил, жизнь начинала казаться по-прежнему интересной и нужной. Движения ее становились уверенными, легкими, почти такими, какими бывали много лет назад, да и голос звучал куда бодрее, без предательской хрипотцы. Все охотнее поглядывала она на себя в зеркало — частая сетка морщин как бы разглаживалась, стиралась, на щеках проступал румянец, глаза лучились, будто в далекой молодости.
А между поездками вот уже много лет были письма. Писать солдаты не ленились. Разные почерки, разный стиль. Но одно в письмах было одинаково. Кто бы ни взялся за перо, письмо всегда начиналось одними и теми же словами: «Здравствуйте, дорогая мама нашей заставы!»
Любовь Ильинична уже и не помнит, кто и когда назвал ее так. Слишком много воды утекло с тех пор. Не одно поколение пограничников отслужило срочную службу на этой заставе, но каждый, кто заступал здесь на охрану государственной границы, почитал для себя за большую честь обращаться к ней, как к родной матери.
А началось все с письма пограничников, опубликованного в калининской областной газете. Письмо рассказывало читателям о подвиге их земляка — пограничника Александра Завидова, о том, что заставе, где он служил и погиб в неравной схватке с нарушителями границы, присвоено его имя, что он навечно зачислен в списки личного состава.
С волнением прочла эти строки жительница старинного русского города Торжка Любовь Ильинична Раевская. Эхо солдатского подвига вызвало ответную волну в чуткой, отзывчивой душе этой невысокой, худенькой, давно поседевшей женщины с большими ласковыми глазами. Пристально следила бывшая учительница и за последующими публикациями. Молодые парни, завтрашние солдаты, заявляли через газету о своей готовности стать зоркими стражами границы. Ну, а она? Неужели ей из-за своего почтенного возраста осталось только одно — удовлетвориться ролью стороннего наблюдателя? Нет, это было совсем не в ее характере!