В купе скорого поезда молчание, тянувшееся словно по какому-то тайному сговору, располагало к размышлениям. Думалось о предстоящей встрече на погранзаставе, о Завидове, его героическом поступке. Любовь Ильинична знала о нем все, и до мельчайших подробностей. И тем не менее ее беспокойная память опять начала прокручивать перед мысленным взором все ту же строго документальную ленту.
…Морозная январская ночь. Заснеженные берега пограничной реки. Над ними в белом пушистом одеянии — скованные стужей деревья. На пространстве между рекой и заставой плоскими кругами застыли крошечные озерца. То тут, то там горбатятся высокими сугробами копны прошлогоднего сена. Размеренно-однообразно, даже как-то успокоенно поскрипывают на морозе шаги часового, расхаживающего вблизи казармы.
«Да, да, — припоминает слышанное не однажды на заставе Любовь Ильинична, — в ту ночь часовым стоял рядовой Дворников… Василий… Это он вышагивал взад-вперед, чутко вслушиваясь в напряженную, обманчивую тишину. Василий Федорович сам рассказывал об этом. Живет он сейчас неподалеку от заставы, часто навещает завидовцев…»
Обстановка на границе тогда была постоянно тревожной. Никто не взялся бы заранее предсказать, что уготовит очередная ночь — на 23 января 1945 года.
Вечером на дозорные тропы ушли усиленные наряды, в казарме остались лишь солдаты тревожной группы. Остался и ефрейтор Завидов — ему нездоровилось. Сам-то он и виду не подавал, что болен, однако фельдшер, побывавший на заставе днем, сразу же обратил на него внимание, заставил измерить температуру. Ртутный столбик предательски подскочил.
— Вот как! — Фельдшер повертел в руках градусник. — Ничего себе, температура! Да оно и по глазам видно. — Приставил к груди Завидова стетоскоп, начал озабоченно выслушивать, потом решительно сказал: — Необходимо дня два-три полежать. Оставлю вам порошки и микстуру, принимайте регулярно! От занятий и службы освобождаю.
«Два дня ничего не делать? — с огорчением подумал Завидов. — Да еще в такое время! А кто же вместо меня будет в дозоры ходить?»
Лишних людей на заставе действительно не имелось. Время-то было военное. У каждого двойная, а то и тройная нагрузка. Недобитые гитлеровцы и их приспешники группами пробирались по окрестным лесам к границе, пытались прорваться на запад, чтобы уйти от справедливости возмездия.
Едва фельдшер уехал, Завидов попросил командира отделения отправить его в дозор. Тот развел руками: не имею права. Но разрешил обратиться к начальнику заставы.
К старшему лейтенанту Алешину Завидов вошел четким шагом, встал перед ним навытяжку, даже каблуками прищелкнул. Начальник заставы от фельдшера знал о болезни Завидова, да и сам видел, что щеки ефрейтора покрывал нездоровый румянец, глаза лихорадочно блестели, поэтому, заметив, как тот храбрится, невольно слегка улыбнулся. Потом поднялся из-за письменного стола, предложил присесть.
Алешин и Завидов познакомились под Смоленском. Именно там старший лейтенант принял людей, которых предстояло обучить пограничной службе. Солдаты ему достались бывалые, с фронтовой закалкой. Но из них раньше никто не служил на границе, а поскольку времени на обучение имелось не так уж много, то занятия проводились почти круглые сутки. По ночам частенько объявлялись тревоги, велся поиск «нарушителей». Уже в те дни Алешин заприметил старательного и смекалистого солдата, который всякий раз действовал так, будто и впрямь охраняет государственную границу. Этим солдатом был Александр Завидов. В дальнейшем, с прибытием на границу, молодой солдат стал проявлять еще больше усердия. Своему характеру он не изменил и в этот раз.
— Значит, остаться в строю хотите? — начальник заставы подсел к Завидову.
— Так точно. Я же солдат.
Завидов даже привстал, ибо намерения его были действительно серьезны.
— А как же быть с заключением фельдшера?
— Но я уже… — начал было Завидов, однако начальник заставы прервал его:
— Никаких уже. Фельдшер, наверное, еще и до комендатуры не доехал, а вы «уже»… Лекарство приняли? Ну вот, а хотели сказать — поправляюсь… Вам прописан постельный режим…
— Да у меня и так пройдет, без всякого режима. Я же нужен там, на границе.
— Граница вас подождет.
— Подождет? В такое время?
— Даже в такое время, — твердо проговорил старший лейтенант и встал.
Последние слова могли означать лишь одно — окончательный отказ. Завидов тоже поднялся, но все-таки медлил с уходом.
«Конечно, сейчас каждый боец на счету, — подумал Алешин. — Застава выдерживает нечеловеческое напряжение. Возвращается солдат из дозора и вскоре — опять туда же. Не успевает даже как следует отогреться. Разве тут улежишь в постели? Особенно с таким, как у Завидова, характером. Чувство долга обострено у него до предела».