Козлов повел группу прямо к берегу. Светлело. Сумерки уходили все дальше, открывая чуточку взъерошенную мелкой волной поверхность моря. На причале он остановился, поднес к глазам бинокль. Даже многократная оптика морского бинокля не сразу нащупала кравшуюся к берегу лодку. Но все-таки нащупала! Козлов почувствовал, как часто и сильно забилось сердце. Вот они гребут, гребут к нам, как воры. Нет, какие там воры. Враги!..
— Лодка идет правее причала. — Козлов обернулся: — За мной!
Он спрыгнул с дощатого настила на мягкий податливый песок и, увязая в нем по щиколотку, побежал вдоль линии прибоя. Со стороны моря пограничников прикрывала осока, и пока она надежно маскировала их, старший лейтенант вел группу почти у самой воды.
Последнюю сотню метров преодолели ползком. Козлов первым упал в песок и ловко заработал локтями, прижимаясь всем телом к земле, словно на штурмовой полосе. Старший лейтенант дополз до холмика, на котором росла сосна и, оглянувшись, поднял руку. Все залегли.
Море лениво плескалось. С материка по-прежнему тянуло запахом гари — лес теперь был ближе. Густые, похожие на каракулевые шапки кроны сосен все явственнее проступали на светлеющем небе. Где-то далеко вспыхнул прожектор, положив на воду голубой пучок света. Прожекторы были и здесь, но Козлов знал, что включат их только после того, как нарушители причалят к берегу: голубые лучи преградят им путь назад. Дать луч раньше — значит вспугнуть.
И тем не менее иногда очень хотелось осветить приближающуюся лодку. Видна была бы как на ладони. А тут всматривайся до рези в глазах, напрягай слух, лови каждый звук, доносящийся с моря…
Устель сидел на носу лодки, вглядываясь в заметно поредевшую темень. По его расчетам они давно уже должны были бы высадиться на берег. Сколько же миль зажилил этот старый черт с толстой сигарой в прокуренных зубах? Ну погоди, собака, это тебе так не пройдет! Подлец и негодяй. Думаешь, выбросил в море — и пути навсегда разошлись? Наивное заблуждение. В первой же радиограмме донесу. Еще не успеешь войти в порт, так тебя встретит шеф с хорошенькой пилюлей…
Устель спокойно ждал предстоящей встречи с местами, где он родился и вырос. Когда гитлеровцы, проиграв войну, удирали на восток, он тоже поспешил за ними. Оставаться на этой земле казалось слишком рискованным. Отряд, в котором он состоял, не зря назывался карательным. Потешились ребята…
Теперь многое забыто, очевидцев поубавилось. Да и не такой он дурак, чтобы показываться каждому. Можно пожить несколько годков и на лоне природы, в лесочке. Его дело — создать, возглавить, направить. Ходить с заданиями будут другие…
Дела хватит, были бы только люди. Те, которые сейчас с ним, могут и не дойти. Прием может оказаться слишком горячим. На полной взаимности. Что касается его, Устеля, то скупиться он не намерен. Длинная очередь лучше короткой. Он твердо решил: бить только длинными. Глядишь, прихватит дура-пуля лишнего…
Устель снял автомат с предохранителя, дослал патрон в патронник. Уже скоро! В рассветной дымке вырисовывается береговая кайма. Вот и деревья обозначились. Лодка шла прямо на сосну, вросшую в холмик. Теперь уже казалось, что этот берег наплывает на лодку, с желтой полоской песка, желтым, с прозеленью увядающих трав холмиком, темными кустиками хвои… Берег все ближе, ближе, и вот уже внизу, под резиновым днищем, мягко зашуршал песок.
Не дожидаясь, пока лодка остановится, Устель прыгнул в воду. Было уже мелко, по колено, и он побрел к берегу, пристально вглядываясь в чернеющие кустики молодых елочек, окутанные предутренним туманом стволы сосен, островерхие холмики наметенного рядом с ними песку.
Он вышел уже из воды, весь настороженный, недоверчиво озирающийся, когда по знаку начальника заставы рядовой Барданов позвонил майору Лактюшину. Прикрывая трубку ладонью, солдат тихо, едва слышным шепотом доложил, что лодка подошла к берегу и первый нарушитель выбрался на сушу. В ту же минуту на море лег ослепительно яркий луч прожектора, высветлив широкую полосу воды позади лодки. Все четверо нарушителей уже стояли в воде, прилаживая за спиной рюкзаки со снаряжением. Луч был настолько неожиданным для них, что на какие-то секунды нарушители оцепенели.
«Сейчас они кинутся в лес, — подумал Козлов, не сводя глаз с переднего. — Путь назад отрезан. Они это поняли».
Старший лейтенант знал, что пропускать их в тыл нельзя, что захватывать надо только здесь, на берегу. Крепко сжимая в руке рубчатые бока рукоятки пистолета, он чуть приподнялся и громко и резко крикнул:
— Стой!
Устель, конечно, ожидал, что их могут окликнуть. Чутким, до предела обостренным слухом он поймал этот короткий, внезапно нарушивший тишину звук и, полуоборотясь, выпустил несколько пуль. Козлов вздрогнул: сильный удар в руку отдался болью во всем теле. Вот так же его ранило на фронте, в июле сорок четвертого. И тоже в руку. На миг вспомнил о том тяжелом военном дне и тут же забыл. Стиснул зубы — боль немного ослабла, по крайней мере ему так показалось. Он не подумал даже о том, что рану надо было перевязать. Потом, когда все это кончится… А кончится, наверное, скоро. Он скомандует «Огонь!», он вынужден так скомандовать, потому что иначе уже нельзя. Вероятно, тот, передний, снова будет стрелять на звук, этому он обучен.