Ему хорошо запомнился первый приезд в Шереметьево. Он, выпускник высшего пограничного училища, должен был ознакомиться с будущим местом службы, понаблюдать за работой пограничников и таможенников. Именно в этой поездке душой и сердцем почувствовал он перемену, наступающую в его судьбе.
Самолеты, серебрясь в лучах яркого, июньского солнца, величаво проплывали мимо здания аэровокзала, гасили перед последним разворотом скорость, и в зале раздавался голос, с некоторой торжественностью сообщавший об их прибытии. Потом по ступенькам широкой лестницы дробно стучали каблуки, зал прилета наполнялся густой мешаниной слов — английских, французских, японских, венгерских… Москвичев шел с капитаном Солдатовым, старшим контролером, по пути, который обычно проходит прибывший пассажир, и видел множество чужих глаз — округлых и раскосых, совсем еще ярких от молодости или потускневших, окруженных сеткой морщинок. На какое-то мгновение они задерживались и на нем — статном, симпатичном парне в военной форме с зеленой фуражкой. И тогда он читал в них любопытство, обычное для первого знакомства, порой — приятное удивление, а иногда настороженность и даже неприязнь. Что поделаешь, гости бывают разные…
Друзья Москвичева по училищу, узнав о его назначении, подшучивали: «Тебе, Саня, с твоей фамилией только здесь и служить… Ты что, и родился в Москве, но от нас скрываешь?»
Нет, родился он не в столице, а на Смоленщине. Вязьма… Знакомый ему до последнего переулочка город. И так же, как сам город, знакомы ему и его окрестности, опаленные войной. Наверное, в конечном счете из-за этого и стал военным. Ведь рос там, где все, казалось, еще помнило запах гари и дыма, стрекот автоматов и пулеметов, взрывы бомб и грохот орудийных залпов. В окрестных лесах еще и сейчас набредешь на осыпавшуюся траншею, заросший травой окоп, пугающую своей пустотой землянку. Летом он с друзьями ходил в лес не только по ягоды и грибы. Военные трофеи для любого мальчишки дороже всяких даров природы. Натаскав целую гору всякого «добра», ребята усаживались в круг и начинали рассказывать истории, слышанные от старших, вычитанные в книгах о недавней войне: о тяжелых боях за город, о мужестве солдат, сражавшихся во вражеском кольце.
В пойме реки Вязьмы, где шли особенно жаркие бои, следопыты собрали все, что свидетельствовало о подвигах. «Трофеи» сдали в городской музей. На одной из полян обнаружили танк — знаменитую тридцатьчетверку, израненную в бою. Сорванную с катков гусеницу выдирали из высокого бурьяна, проросшего между траками. Теперь этот танк стоит на городской площади.
Таким было его детство. Грозное дыхание суровых лет овевало душу, формировало характер. Пошел в спортивную школу, стал обучаться меткой стрельбе. Кстати, первый раз подержал в своих руках винтовку — настоящую, боевую, — когда было всего семь лет. Под присмотром старших, конечно. Они оказались чересчур добрыми — позволили разок пальнуть. Услышал резкий, оглушивший его звук, ощутил сильный, до боли в плече, толчок приклада. И испытал чувство, неведомое ранее. Нет, не испуг, совсем нет, а торжество от ранней пробы того, что можно только взрослым. Но было бы неверно сказать, что именно тогда решил стать военным. Даже когда закапчивал школу, все еще далек был от мысли о военной стезе. Его тянуло в Морфлот, где всегда есть возможность поспорить со стихией, и обязательно — на Крайний Север или Дальний Восток. А если уж оставаться на месте, то идти только в милицию — там тоже бывает несладко. И рукопашные схватки, и погони…
Судьбу его решил совет родного дяди.
— Саня, ты парень смышленый, здоровый, крепкий, — сказал он однажды вполне серьезно, — шел бы ты в пограничники.
На вступительных экзаменах в погранучилище срезался — не добрал половины балла. Глядя на его статную, спортивную фигуру, открытое, прямодушное лицо, полковник, председатель комиссии, сказал:
— Надо же. Самая малость… Такой парень, и придется расстаться… Жаль… Очень жаль. Границе такие нужны…
Он полистал лежавшие перед ним бумаги, переглянулся с членами комиссии и задумался. Потом еще раз пристально посмотрел на Москвичева и решительно произнес:
— Вот что, Москвичев, мы вас все-таки оставим… В резерве. А все дальнейшее будет зависеть от вас. Понятно?
Москвичеву хотелось ответить «так точно», по-военному, но с губ сорвались слова: