Ауэзхан Кодар
Порог невозврата
Здесь прошелся загадки таинственный ноготь…
Я, как и многие у нас в республике, давно знаю Ауэзхана Кодара, как поэта, культуролога и публициста, пишущего на двух языках, а также талантливого переводчика казахской национальной поэзии. Тем приятнее было узнать, что у него вышла новая книга, на этот раз – сборник прозаических произведений. В общем-то, их не так уж и много по объему – повесть, два рассказа, три эссе и подборка афоризмов. Однако тут дело не в объеме – каждый жанр настолько выдержан, что составляет особую грань по своей ювелирной отделке. В книгу вошли произведения разных лет, но мне хотелось бы остановиться на его самой свежей вещи – повести (так у автора обозначено) «Порог невозврата». Кстати, и вся книга носит то же название. И это неслучайно.
На мой взгляд, всё творчество А. Кодара – чёткое осознание того, что он – писатель рубежа веков. Об этом когда-то писал французский литератор Макс Нордау как о комплексе «конца века» («fin de siècle»), когда все устои в таком переходном обществе расшатываются, старые нормы не действуют, а новые не наработаны. Так, в предисловии к своему стихотворному циклу «Римские мотивы» в 1998 г. Кодар писал: «Как известно, существуют два вида поэзии: нормативная и ненормативная. Последнюю еще называют альтернативной. А суть ее в том, что “низ” преобладает над “верхом”, либидо – над разумом, вытесненное – над вытесняемым. Ее стиль – это брань, эпатаж, анально-фаллические образы. Словом, это эстетический перевертыш, уравнивающий в правах попранные стороны человеческого естества.
Особенного расцвета такого рода поэзия достигает в переломные эпохи, когда положительное исчерпывает свой потенциал. Поэты как-то вдруг обнаруживают, что им нечего воспевать. Одический стиль вынужден профанироваться, или перейти к культу негации. Так, цезаристский Рим, растоптавший республиканские ценности рождает Катулла, средневековая Франция – Рабле и Франсуа Вийона, екатерининская Россия – Баркова». Далее, в 2004 г. Кодар выпускает стихотворный сборник «Цветы руин», где в цикле верлибров «Мисс Ноль» описывает то, что народилось на руинах прошлого. И вот перед нами повесть «Порог невозврата», которая по широким обобщающим мазкам и плотности описания скорее выполняет функцию романа. Это роман о том, что не так легко вырваться из прошлого и что непереваренное прошлое – душитель настоящего, чьи едва окрепшие ростки никак не могут развиться во что-то самостоятельное и аутентичное, поскольку произросли на той почве, где ранее не произрастали. И тут опять вспоминается М. Нордау: «Лишь самое ничтожное меньшинство находит искреннее удовольствие в новых направлениях и убежденно провозглашает, что в них и спасение, и надежда, и будущность. Но это меньшинство наполняет собою всю видимую поверхность общества, подобно тому, как ничтожное количество масла широко распространяется на поверхности моря». На деле, это меньшинство выглядит как тонкая плёнка, которую даже не удостаивают взгляда, поскольку не чувствуют за ней ни силы, ни влияния. Особенность подхода Кодара в том, что он берет очень влиятельную личность, бывшего депутата, популярного деятеля 60-х и в один прекрасный момент лишает его влияния и веса, и, помещая в безнадежную обстановку 90-х, производит с ним такие манипуляции, что тот начинает понимать, в каком государстве живёт. Ведь одно дело, когда ты наверху, где буквально всё к твоим услугам, а другое – если ты на самом низу, где никакими перспективами и не пахнет. Как жить в таком обществе и общество ли это вообще? – как бы спрашивает автор.
Это парадоксальный роман, который я назвал бы романом без героя, поскольку главный персонаж – «уже не герой», а его антогонисты – «ещё не герои». Если остановиться на жанре – это фантасмагория в духе Кафки, когда автор без всяких логических предварений помещает персонаж в ситуацию, где с ним могут происходить самые невероятные превращения. Это напоминает и «Золотого осла» Апулея, и «Человека без тени» Шамиссо, ведь главный персонаж повести, Агзамыч, вынужден играть роль созерцателя, который как бы построен всему, поскольку в силу ряда обстоятельств лишен хварны, или богоизбранности.
В казахской литературе последних лет я не встречал такого сложного персонажа. И это происходит оттого, что сам автор относится к нему неоднозначно – он то подшучивает над ним, то в чём-то ему сочувствует, то стирает его в порошок, то начинает возвышать и даже ставит на котурны и вследствие этого персонаж этот как живой и напоминает многих наших современников. Но на деле, это собирательный образ наших шестидесятников, которые вполне процветали в советское время и в то же время считались диссидентами. На мой взгляд, эта двойственность, или можно сказать, талейрановская гибкость, сопровождает их и в наше время. Не потому ли так часто говорят в наших оппозиционных рядах о конформизме казахстанской интеллигенции?