В осыпь врезался клин молодых лиственниц, Ира обошла его и остановилась. Теперь ее не видно и можно заплакать. Но слезы только накипали где-то в глубине, сжимали обручем горло… Глупо, до чего глупо! Ей стало обидно до слез оттого, что все пожалели старого облезлого медведя и никто не догадался хоть раз пожалеть ее, Иру. Понять, что у нее на душе, почему ей хочется злить тех, кто пытается ее воспитывать.
Надо успокоиться и вернуться к ребятам, чтобы никто не приставал с расспросами. Даже Иван Васильевич. Он добрый и верит в добро. А еще, Ира знает, он ухаживает за их классной руководительницей, которую в школе любят и зовут Аннушкой. Наверное, это Аннушка и уговорила его взять в поход разных ребят из своего класса. «Молчаливый подвиг…» Слова! Красивые слова! А если в жизни все иначе? Ведь, наверное, и Аннушка, и Иван Васильевич считают, что семья у Иры прекрасная и ей только птичьего молока недостает. Если бы так!
Правда, пришла к Ирине не сразу. Очень долго она жила, как все, только немного скучнее, потому что братьев и сестер у нее не было. Ира начала рано задумываться над окружающим, оценивать поступки людей своей меркой, а не предложенной. И увидела, что ее со всех сторон теснят большие и маленькие лжи.
Сколько себя помнит Ира, родители ее собирались уезжать на «материк» следующим летом… И каждый раз после отпуска вновь возвращались на «опостылевшую» Колыму. Они называли себя «старыми колымчанами», но так и не поняли, не полюбили землю, на которой жили. С годами у отца начало сдавать сердце, и теперь он лгал еще и сослуживцам, притворяясь неунывающим бодрячком. Он боялся потерять обременительную, но высокооплачиваемую должность в дорожном управлении.
Мать делала вид, что занимается только домом и воспитанием дочери, а сама целыми днями мастерила бумажные кладбищенские цветы для магазина и зарабатывала на них ничуть не меньше отца.
Собственно, во всем этом не было бы ничего предосудительного, если бы при своих высокомерных приятельницах Ирина мать не осуждала громогласно свою соседку, вдову с двумя детьми, для которой эта же работа была куском хлеба.
— Вы только подумайте, — возмущалась она, — вдова инженера, а занимается базарным промыслом! Не хватает только того, чтобы она пошла на рынок со своими розочками! Удивительно, как люди не умеют себя уважать!
Приятельницы, многие из которых тоже втихомолку подрабатывали тем или другим способом, шумно одобряли Ирину мать. Ложь в их обществе царила безраздельно.
Ира же занималась всем, чем вздумается. От возни с колючей стружкой и мокрой бумагой она отказалась наотрез, и мать ее не неволила. Наверное, побаивалась злого Ириного языка.
Дороги, подвластные отцу, с каждым годом уходили все дальше на север, они насчитывали уже тысячи километров, и отцовские командировки делались все длиннее. Вернувшись, он занимался только собой и своими тайными болями. В доме надолго воцарялся душный запах знахарских снадобий и нерпичьего жира.
Однажды, когда отец уехал в командировку, пришли «те». Ира и внимания сначала не обратила на гостей матери — бывали в их доме всякие люди при отце и без отца. Но потом ее, почти неосознанно, поразило несоответствие этих людей друг другу, хотя они старались казаться близкими. Высокий красивый летчик и неловкая полная женщина с постоянной и ни к кому не обращенной улыбкой.
Они приходили к матери раз за разом. Иногда женщина звонила и просила позвать к телефону Людмилу Павловну. Летчик не звонил никогда. И никогда не появлялась эта пара в их доме при отце.
Обычно Ира уходила к себе в комнату и ей дела не было до того, чем заняты эти люди. В гостиной звенели бокалы и сладким козинским голосом пел магнитофон.
Как-то раз, выйдя на кухню, Ира столкнулась с летчиком в тесном полутемном коридоре. Она почувствовала, как его рука воровато коснулась ее плеча, и невольно вскрикнула. Сейчас же тяжелая портьера на двери всколыхнулась и появилась мать.
Летчик торопливо отдернул руку, даже спрятал ее за спину, и посмотрел на Иру блестящими прищуренными глазами:
— Ты смотри, Люлюша, какой у тебя колобок вырос. Чудо! На уровне мировых стандартов!