Вольф Гитманович Долгий,
Порог
Повесть о Софье Перовской
Часть первая. Предшествие
1
Но отчего же так теснит сердце, отчего?
Проще всего, конечно, свалить все на погоду. Эти кошмарные, днем и ночью, днем и ночью, дожди, хотя уже ноябрь и пора бы, пора лечь снегу… Эта клейкая, не лучше дождей, постоянная сырость, от которой, как ни протапливай дом, все равно нет избавления… Это взбухшее, опрокинувшееся над самой крышей небо!..
Ах, если бы все так просто,! Но что проку себя обманывать? Погода тут ни при чем. Что-то, что было в ней самой, внутри, томило ее. И оттого, что она толком не могла понять, что с ней, на душе было особенно смутно и непокойно.
Острое, сродни недоброму предчувствию беспокойство это оставляло боль почти физическую; от нее невозможно было прятаться, наваждение да и только. Нужно поскорей от всего этого избавиться. Усмехнулась невольно: легко рассуждать; мало надежды на то, что сразу все рассосется, само отпустит. Себя-то уж она знала. Тут только один был для нее выход — распутать, размотать до конца этот клубок.
Что ж, сказала она себе. Надо попробовать.
Внешних причин для опасений, кажется, и впрямь не было, она уж и так и этак прикидывала. Пока что все идет так именно; как задумывалось. Где-то под Одессой и в Александровске, что неподалеку от Екатеринослава, и вот, наконец, здесь, в трех верстах от Москвы, — словом, на всем пути следования государя из Ливадии — под железнодорожное полотно подводятся сейчас мощные взрывательные аппараты; в нужный момент они на куски разнесут царский вагон — не там, так здесь; здесь-то уж непременно. Сама природа, кажется, помогает их предприятию: немного суеверия — и уже в том хотя бы, что зима нынче так долго не настает и от того государь продлил свое пребывание в Крыму, да, в одном этом при желании можно усмотреть добрый знак: ведь только поэтому они могут вести свою подготовку без спешки.
Так в чем же тогда дело? В чем причина тревоги? Должна же все-таки быть причина!
Состояние, в котором она находилась, показалось ей вдруг знакомым. Нечто похожее уже было с нею однажды. Вот это чувство необъяснимости происходящего… эта тревога, возникающая как бы беспричинно, чуть ли не вопреки здравому смыслу…
Да, вспомнилось сразу. Да. «Аида» в Мариинке. Та сцена, где дочь фараона Амнерис, догадываясь о любви своего жениха Радамеса и плененной рабыни Аиды, прикидывается подругой Аиды и выведывает у нее тайну. Не только слова, а и вся музыка этой арии Амнерис, каждая ее нотка исполнены ласки и дружелюбия. Как ни старайся, не заподозришь подвоха, никак не угадаешь коварной игры… если бы не эти грозные разоблачающие звуки, время от времени возникающие в оркестре. Всего пять тактов, пять басовых ударов в литавры, пауза — и ничем не мотивированные предостерегающие удары. Как неизбежность, как рок. Нечто надличное, словно сами небеса предупреждают о беде.
Соня отчетливо помнила, что тревога в ней (тогда, в Мариинке) зародилась куда раньше, нежели она угадала, различила зловещие звуки литавр; тревожное предощущение событий возникло безотчетно, помимо сознания… Нет, нет, уж чего она никак не хотела бы для себя, так это оказаться, подобно Аиде, глухой к столь явным знакам. О боги, чуть не взмолиться готова была она, дайте мне силы и смелость понять себя!
Что дело только в ней самой, в этом она, пожалуй, уже не сомневалась. Что-то осталось нерешенным. Или, может быть, что-то хоть и решено, но не так. Или — это тоже ведь не исключено — то, что ее мучит, вообще из разряда вещей, о которых нельзя безнаказанно задумываться… Но пусть и так, пусть худшее даже, все равно, — чувствовала, уже не сможет остановиться. Главное тут не спешить только, говорила она себе. А то обманешься ненароком, примешь, чего доброго, кажущееся за сущее.
2
Проснулась она задолго до света, к тому же и спала скверно, то и дело вскидывалась, и потом приходилось всякий раз маяться, пока забудешься снова.
Она бездумно вслушивалась в ночь. Было до странности тихо, даже ветра не слышно; похоже, и дождь выдохся, больше не скребется по оцинкованной кровле (спала она в мансарде, крохотная светелка под самым скатом крыши). С грохотом промчался мимо — как всегда неожиданно, точно вырвавшись вдруг из-под земли, — поезд, совсем рядом, казалось — прямо под окнами, так все дергалось и звенело в доме. На самом-то деле до полотна было не так уж близко, доподлинно знала: ровно двадцать саженей, вымерено точно, до последнего вершка, слишком тяжко давалась каждая пядь, прорубленная там, в подземной галерее, чтобы можно было позволить себе ошибиться в расчетах. Пока что пройдена едва ли половина — и это за месяц с лишним адского, сверхчеловеческого труда!…