Торопливо, как бы подгоняемая кем-то, она оделась потеплее, для улицы, оставалось только пальто надеть; но не пошла в прихожую — опустилась вдруг на стул и сидела, прямая и неподвижная, уронив руки на колени. Наверное, это было не самое умное — просто сидеть, цепенея в ужасе от собственного бездействия, но она ничего не могла поделать с собой. То, о чем, отдаляя беду, она старалась не думать, мысли, которые гнала все это время прочь, — вся непомерная эта тяжесть навалилась вдруг на нее, придавила, подмяла, и теперь не убежать от себя, не обмануть. Не было сейчас на свете силы, которая могла бы отвлечь, оторвать, отвести от муки, бывшей в ней.
…К утру все в ней застыло, окаменело.
13
Еще не было семи, когда она пришла на конспиративную квартиру к Фигнер и Исаеву. Дверь открыл Исаев: вид заспанный, пальто внакидку, босой.
— Прости, я разбудила.
— Пустяки, я уже не спал, — сказал он и выжидательно посмотрел на нее. Она молчала, и тогда он спросил — Все в порядке?
Она отвела взгляд, глухо сказала:
— Где Вера?
— У себя.
Соня шагнула к Вериной комнате, но постучать в дверь не успела — Вера сама возникла на пороге.
— Соня, ты? — В глазах удивление, и тревога, и страх — все разом. — Что случилось? — И вскрикнула недовольно и требовательно — Но почему ты молчишь? Что-то ведь случилось!.. Я знаю, случилось!
Соня почувствовала, как сдавило ей горло. Она испугалась, что сорвется, не сдержит слез. Она стащила с головы платок и лишь после этого, избегая пронзительных Вериных глаз, сказала медленно и хотя негромко, но с той ломкостью в голосе, которая была, наверное, хуже надрывного крика:
— Желябов… не ночевал… дома…
Вера порывисто прижалась к ней, щека к щеке. Ах, зачем все это, зачем, с болью и досадой подумала Соня. И эти слезы — к чему? Сейчас другое, совсем другое ведь нужно…
— Пойду приведу-ка себя в божеский вид, — сказал Исаев.
— Да, — сказала Соня, повернувшись к нему. — Нынче у нас много дел.
Исаев ушел в свою комнату, а Соня тем временем сняла с себя и повесила на крючок пальто, стянула с ног все еще влажные ботики.
— Где у вас тут дрова? — спросила она у Веры. — На кухне?
— Но почему ты? Я сама! Я сейчас, я быстро…
— Лучше приготовь чаю, — попросила Соня.
— Да, да, конечно.
Затопив обе печи, Соня тоже пошла на кухню, к Вере, готовившей завтрак, спросила — лишь бы не молчать:
— Когда нынче сбор комитета?
— В час дня, ты ведь знаешь.
— Хорошо бы собрать пораньше.
— Вряд ли это возможно, — сказала Вера. И, подумав, повторила твердо — Это совершенно невозможно. Даже если сейчас и объехать всех — вряд ли кого дома застанешь.
Соня кивнула: да, верно.
Пришел на кухню Исаев, с порога сказал:
— Еще ничего неизвестно. Я думаю, Желябов в сырной лавке. Заглянул да и застрял!
— Нет, — сказала Соня. — Мы расстались в шесть часов. Он направился к Тригони. Оттуда сразу домой должен был вернуться.
— Ты думаешь, это могло произойти у Тригони?
— Я этого не знаю, Гриша.
— Так нельзя, — помолчав, сказал Исаев. — Мы должны знать точно! Ведь если Желябов действительно… как ты говоришь… то завтрашний день — под угрозой!..
Соне стало неловко смотреть на него: она не ожидала, что он осмелится сказать это; она опустила глаза и, приглаживая пальцем морщинку на платье, тихо сказала:
— Завтра будет все, что должно быть. — Она не спорила, не убеждала — просто поставила его в известность.
Он промолчал. Отошел к плите, снял с огня чайник и молча стал разливать уже заваренный чай в стаканы. Потом вдруг Произнес нарочито легко и беззаботно:
— А знаете, что я надумал? Так и так делать сейчас нечего — прогуляюсь-ка я до Тригони…
— Оставь, — устало проговорила Соня.
— Но почему? В полчаса обернусь. Зато полная ясность будет.
— Оставь, — повторила Соня, но уже неспокойно, с ненавистной ноткой раздражения даже. — Забудь и думать об этом, слышишь? Не хватало, чтобы мы еще и тебя потеряли! А что до ясности — потерпи немного. В час заседание комитета. Оба они знают об этом…
Но о судьбе Желябова и Тригони стало известно почти тотчас. Кто-то постучал в дверь — условные четыре удара через равные промежутки. Это был Суханов — флотский лейтенант, недавно введенный в Исполнительный комитет. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он пришел с недобрым, — уж она понавидалась на своем веку вестников беды! Он вошел стремительно, но увидел Соню — как споткнулся, и взгляд его, встретившись с Сониным, тотчас как бы потух изнутри. И еще — нависла пауза, короче мига, но до жуткости тягучая и тяжелая. Он сделал шаг к Соне и, в упор глядя на нее этими потухшими своими глазами, сказал отрывисто: