При всей внезапности случившегося она словно бы и к этому была готова. И только злая досада была в ней — оттого, что отсрочка; пусть ненадолго, на два часа лишь, но отсрочка. Да, это было единственное — досада на задержку. В том, что развязка наступит сегодня же, и именно через два часа, притом непременно на набережной канала, в этом она была совершенно уверена. Она настолько не сомневалась в таком именно исходе, что когда в голове промелькнуло: а вдруг назад, в Зимний, он поедет не Екатерининским каналом, а — коли уж вздумалось ему все нынче делать навыворот — через Малую Садовую (в этом случае, само собой, следовало бы оставить метальщиков на прежних их местах, и Фроленко тоже должен остаться в сырной лавке, чтобы подорвать мину), — едва возникла эта мысль, Соня тотчас и решительно отвергла ее, как не заслуживающую рассмотрения. Наитию своему она доверяла сейчас больше, нежели здравому смыслу с его трезвым и точным расчетом…
Нужно было как-то прожить эти два часа.
Сколько-то простояла на углу Михайловской площади, в том месте, где условлено было; стояла, поднеся платок к лицу, а мимо (хорошо хоть не кучей, а то у каждого ведь белый, чуть не за версту видный узелок!) прошли все четверо метальщиков — кто по этой стороне Итальянской, кто по той, противоположной; но все видели ее с платком, с каждым из них встретилась она взглядом: стало быть, все теперь они знают, что без четверти два положено сойтись им на Екатерининском канале…
Метальщики ушли в сторону Невского. Отметив это и одобрив (да, конечно, нельзя сразу идти на канал), она лишь потом, несколько спустя, сообразила, что дело тут в другом — не в осторожности; она сама ведь предложила им утром, в случае чего, встретиться в кондитерской Андреева…
Смрадно было в полуподвале, галдеж. От столика, что в углу, Рысаков помахал рукой (как сквозь мглу, увидела его). Прошла туда, молча села на свободный стул. Рысаков да еще Гриневицкий — больше никого за столиком не было.
Подлетел половой с подносом на распяленной ладони. Чай, ватрушки…
— А вы что?
Обернулась резко… как на выстрел.
Это Гриневицкий. Это он ей: почему не ест, не пьет, дескать (у самого-то прямо-таки завидный аппетит был).
— Ага, — покорно кивнула она.
Отломила от ватрушки, но до рта не донесла: не полезет в горло, чувствовала. И чая не хотелось.
Язык и нёбо нехорошие были, шершавые. И жар больной в теле… Нешуточно простыла! Но подумала об этом легко, без надрыва. Знала: никакая хворь не свалит теперь; немного осталось уже, как-нибудь уж переможется.
Рысаков (покосилась) ел вяло, не ел — давился. Но в глазах — обычный для него блеск восторга и одушевления. Не надо, успокойся: так тебя не надолго хватит… Правда, она не знала, что предпочтительнее сейчас — взвинченность Рысакова или такая вот, как у Гриневицкого, безмятежность. Ведь на страшное идем, на последнее…
Нет, насчет безмятежности это она зря; взгляд напряженный, — обо всем помнит Игнатий, просто воли чувству не даст… инстинкт душевного самосохранения, вероятно. И это правильно, это очень правильно: Бывают моменты, когда нет у человека худшего врага, нежели его собственное воображение; при мало-мальской впечатлительности оно рождает паралич мысли и воли… и тогда…
Но сколько сейчас времени?
— Половина, — сказал Гриневицкий; и она не удивилась тому, что он сказал это, как будто угадав ее вопрос.
Половина второго, значит…
— Пора, — сказала она и поднялась первая.
Рысаков тоже было вскочил, но Гриневицкий попридержал его за рукав.
Да, верно: незачем всем вместе выходить.
Она неторопливо шла Невским по направлению к Казанскому мосту: ни к чему сейчас спешить, времени с запасом. Густо валил тяжелый сырой снег, скользко идти стало.
На Казанском мосту взад-вперед прохаживался городовой; ничего чрезвычайного, обычный полицейский пост, и если, несмотря на это, все же кажется, что он как-то очень уж внимательно приглядывается именно к тебе, так это одна мнительность, ничего больше. Решительно никакого дела нет ему до тебя! И вообще ни до кого нет ему дела; положен здесь пост — вот он и ходит взад-вперед, справно службу несет, а спроси его — для чего, зачем, — сам, поди, толком не знает.
Позади, за спиной, остался служивый… Не остановил…
Соня шагнула с моста на набережную. Пошла не по широкой панели, что рядом с домами, а по узенькому дощатому (слегка пружинил под ногами) настилу, проложенному вдоль канала по всей длине его, около самой решетки. Снег здесь был неутоптанный, да и свежего подвалило — оставалась за нею цепочка отчетливых, как впечатанных, следов. Оглянувшись, Соня подумала: вероятно, потом — после — все это тщательному изучению будет подвергнуто. Но что будет потом, было ей сейчас безразлично, и она, не оглядываясь больше, дошла до средины канала и здесь остановилась — напротив Инженерной улицы.