– Аккуратно сожми губами и втяни в себя. Немного.
– Что это?
– Фуду-масса.
– Я не могу это… Никогда…
Очередь взорвалась издевательским смехом.
– Натуралка! О-хой! Гляди-ка, у нас тут натуралка завелась! Принцесса. Спящая красавица.
Жилистый нахмурился:
– Придется. Тебе нужны силы.
– Я не голодна.
– Эй, не задерживай очередь, – забурлила толпа. – Мы-то жрать хотим.
Мужчина, не обращая внимания на остальных, тронул ее за плечо и тихо сказал:
– Другой еды здесь нет. Тебе нужно есть, если хочешь жить.
– Не буду!
Он скривился и, крепко схватив ее железной пятерней за шею, вставил загубник в рот.
Толпа радостно заулюлюкала.
Безвкусная жижа хлынула в горло, потекла по губам и подбородку. Рада замотала головой. Надо есть, если хочешь жить? Но она не хочет! Совсем не хочет. Лучше умереть от голода, чем так жить. Почему она проснулась? Почему Стеф не забрал ее сразу?
Мужчина вдруг зажал двумя пальцами ее нос, и Раде пришлось глотнуть. Из глаз брызнули слезы. Вокруг загоготали.
Наконец Рада вырвалась из железной хватки и бросилась бежать. Следом неслись оскорбления и издевательский смех.
В ее ложементе развалился заплывший жиром азиат, лениво почесывающий пузо, покрытое редкой растительностью.
– Это мое место. Пошел вон! – отчаянно крикнула Рада.
– Такая красивая девушка, эй! – ответил азиат. – Зачем ругаешься? У меня было шесть жен. Я всех любил, никто не ругался. Ходи сюда, будь как дома. Места на двоих хватит.
Рада кинулась на него, заколотила ладонями по жирным плечам. Азиат нахмурился и сунул ей кулаком в нос так, что искры из глаз посыпались.
Тут кто-то подхватил ее под мышки, потащил прочь, усадил спиной к серой мягкой стене.
– Пришла в себя? – спросил мужчина, который поломал ее жизнь.
Рада промолчала. Она вспомнила его: журналиста, гада, сволочь! Все из-за него! На суде он выступал свидетелем обвинения. А здесь-то как оказался?
– Слушай, извини, – сказал он. – Я не хотел делать тебе больно, но нужно было обязательно поесть. Сейчас ведь лучше?
Рада прислушалась и с удивлением поняла, что он прав. Тело, упорно цеплявшееся за жизнь, с удовольствием приняло и переработало ненавистную фуду.
Он протянул загубник:
– Держи, твой будет. Только на фуду сразу не налегай.
– Сколько я спала?
– Трудно сказать, тут ощущение времени искажается. Думаю, от пяти до девяти месяцев.
Так долго?! За это время ребенка можно родить. Только… Она вспомнила белую больничную палату… У нее никогда не будет детей. Всех приговоренных к пожизненной каторге стерилизовали, как бродячих животных в прежние времена.
– Это?…
– Пересыльный корабль, – журналист сел рядом.
– А почему я проснулась?
Он пожал плечами.
– Наверное, тому жирному удалось разблокировать твою капсулу. Они уже это проделали с несколькими из ваших, блатных. Думают, что удастся перепрограммировать ее под себя. Только вряд ли. Все кто пробовал закрыться в капсуле – погибали.
– Нам… еще долго лететь?
– Не знаю. Может, неделю. Может, несколько месяцев. Никто не знает.
– А я тебя вспомнила, – сказала Рада. – Ты Тимур. Ларин.
– Точно! – обрадовался журналист. – Раз память возвращается, значит все путем.
По стене пробежала волна.
– Что это?! – испуганно вскрикнула Рада.
– Первый звонок, как в театре, – проворчал Ларин.
– Прилетели?
– Нет. Это сигнал к отбою. Баю-баюшки, баю и все такое. Немного времени есть еще. Если нужно оправиться, то…
– Не нужно.
– Тогда устраивайся.
Ларин повернулся лицом к стене и в два счета вырыл в ней что-то вроде глубокой норы. Залез внутрь, расширил, растолкал руками и ногами, устраиваясь поудобнее. Его движения были быстрыми и привычно аккуратными.
Рада крутила головой, не понимая, что происходит. Все заключенные вдруг превратились в кротов, поглощенных рытьем нор в полу и стенах общей камеры. Точно разом сошли с ума.
Журналист похлопал рукой рядом с собой.
– Завтра научу, что делать. А сейчас забирайся.
– Вот еще! – фыркнула Рада. – Я не собираюсь с тобой спать, даже не надейся.
Мужчина усмехнулся:
– Очень надо! Вообще-то здесь есть дамы посговорчивей… да и поопытней.
По полу прошла новая волна. Светящие стены быстро гасли.
– Минут пять осталось, – констатировал Ларин. – Залезай, пока не поздно.
– Ненавижу тебя! – выкрикнула Рада, отползая подальше.
– Знаю, – кивнул Ларин. – Лезь в нору, дура, пока стенка зарастать не начала. Не бойся, ты мне тоже на хрен не сдалась. А если останешься в камере, то…
– Что?
– Не знаю, – честно сказал он. – Растворишься в желудочном соке корабля, наверное.
– Он что, живой?
– Есть такая версия. В любом случае, те, кто на ночь оставался без норы исчезали. Система самоочищается, вроде биоузла. Завтра проснемся – ни плевка, ни пылинки. Стерильная чистота. Правда, ненадолго.
Вход в нору стал заметно меньше. Рада всхлипнула и заползла внутрь. В камере окончательно стемнело.
– А если я не хочу спать?
– Значит, так и пролежишь всю ночь без сна. Отличная возможность отдохнуть от этого зверинца. В одиночестве очень хорошо думается. Голова такая ясная, – сонным голосом сказал он и зевнул. – Некоторые утверждают, что каждую ночь выходят в астрал и возвращаются домой. Главное, не сопротивляйся. Расслабься. Поначалу страшно, а потом привыкнешь.
Его голос становился все глуше.
– Эй! – окликнула Рада. – Ты меня слышишь?
Журналист не ответил. Окончательно закрывшаяся нора начала заполняться влажным и мягким. Рада задержала дыхание, потянулась к Ларину, но пальцы нащупали лишь упругую плоть живого корабля. Склизкое месиво уже подступало к лицу. Легкие горели огнем, требуя сделать вдох.
Рада не выдержала, глотнула. Захлебнулась, задергалась. И вдруг поняла, что дышать не нужно. Она затихла, перестала сопротивляться. В темноте и тишине оказалось неожиданно уютно. Наверное, так бывает в невесомости или в материнской утробе. Только спать совсем не хотелось: кажется, за несколько месяцев индуцированного сна Рада выспалась на всю жизнь.
В какой-то момент она поняла, что жижа вокруг загустела. Нельзя было пошевелить ни рукой, ни ногой. По ушам ударил глухой тяжелый звук. Точно где-то поблизости работал механический пресс.
Ух-ух. Ух-ух.
Рада прислушалась.
Что это? Сердце инопланетной чудо-рыбы или двигатели космического корабля?
У-ух. У-ух. У-ух.
Да это же мое сердце, догадалась она. Все, что я могу- слушать, как бьется мое собственное сердце.
Ух.
Паузы между ударами сердца становились все дольше… С каждым новым толчком вокруг будто бы светлело… Рада не заметила, как память унесла ее во влажные леса Амазонии…
Птичий гомон безжалостно врывается в теплый утренний сон. "Ток-ток-ток. Ток-ток-ток, – вежливый голос справа. – Утро пришло!". Рада переворачивается на другой бок. "Тр-р-р-р! Пора вставать! Тр-тр-тр-р-р-р!" – недовольно верещат слева. "Ох-хо-хо-хо!" – громко причитают над самой головой. – Не дадут девочке поспать. Ох-хо-хо!". В спор птиц вклиниваются любопытные обезьяны.
Да ладно вам, встаю уже, думает Рада.
"Не ври! Не ври! Не ври!" – отвечает ей назойливая птица.
И так каждое утро. Еще солнце не успеет вызолотить верхушки деревьев, а неугомонные твари уже тормошат ее.
"Ток-ток. Ох-хо-хо! Тр-р-р-р! Не ври! Не ври, не ври, не ври!".
Не открывая глаз, она слушает тихий шелест первых тяжелых капель дождя по тростниковому навесу и пальмовым листьям. Назойливое оханье прекращается, птица шумно хлопает крыльями и летит прочь. Вода, льющаяся с неба, набирает силу. Пузырится, булькает, бежит потоком вниз с холма. Домой, к реке! Плотные струи разгоняют назойливых птиц. Рада благодарно улыбается ливню и хочет вновь соскользнуть в сон, но сверху падает теплая капля, катится по щеке. За ней другая, третья. Крыша, как нарочно, прохудилась прямо над ее гамаком. Хотя какая это крыша? Крыша бывает у хижин в поселке, а их племя – восемь семей – живет круглый год в лесу под навесом из веток и пальмовых листьев.